Православие и русская литература в 6 частях. Часть 6, кн. 1 (V том)

«Беспристрастно оценят творчество Есенина те, на кого это очарование перестанет действовать, — утверждал Иванов. — Возможно, даже вероятно, что их оценка будет много более сдержанной, чем наша. Только произойдёт это очень не скоро. Произойдёт не раньше, чем освободится, исцелится физически и духовно Россия. В этом исключительность, я бы сказал “гениальность”, есенинской судьбы. Пока Родине, которую он так любил, суждено страдать, ему обеспечено не пресловутое “безсмертие”— а временная, как русская мука, и такая же долгая, как она, — жизнь»⁴¹.

Кажется, верный ответ на недоумение: отчего так любим Есенин слишком многими и долго ли это будет длиться?

Есенин был, конечно, чужд власти, и проживи он дольше — не пришлось бы гадать о причинах его смерти: убили бы непременно. Это подтверждает и судьба во многом близких Есенину поэтов — Клюева и Клычкова, уничтоженных чекистами в страшном 1937 году.

Николай Алексеевич Клюев

Николай Алексеевич Клюев (1884–1937) вошёл в литературу несколькими годами раньше Есенина, во многом предвосхитил есенинскую образную систему, и сам себя в какой-то момент признал предтечею младшего собрата в поэзии.

Тучи, как кони в ночном,

Месяц — гудок пастушонка.

Чем не Есенин?

Или:

Набух, оттаял лёд на речке,

Стал пегим, ржаво-золотым,

В кустах затеплилися свечки,

И засинел кадильный дым.

Берёзки — бледные белички,

Потупясь, выстроились в ряд.

Я голосу веснянки-птички,

Как материнской ласке рад.

Природы радостный причастник,

На облака молюся я,

На мне иноческий подрясник

И монастырская скуфья.

Тоже близко Есенину, любившему отображать видевшийся ему в природе литургический строй. Но у Клюева причины такого видения природы — собственные, с есенинскими несходные. Он и впрямь в монастырскую жизнь в молодости погружался, даже носил, как сам уверял (впрочем, иные биографы утверждают, что поэт много понапридумывал о себе), тяжкие вериги. Носил или нет — то на его совести, а что религиозной одержимостью отличался, в ранние годы особенно, — несомненно. Ранняя же религиозная экзальтация порою приносит дурные плоды. Клюев из монастыря (из Соловков) перебирается к сектантам, к скопцам, к хлыстам, у кого-то даже был одно время «царём Давидом», сочиняя поэтические опусы для радений. Позднее, в 1912 году, он составил из этих сочинений вторую свою поэтическую книгу «Братские песни». Сам переход к сектантам Клюев воспринял как освобождение от мертвизны церковной к природной воле и своего рода святости.

Я бежал в простор лугов

Из-под мертвенного свода,

Где зловещий ход часов—

Круг замкнутый без исхода.

Где кадильный аромат

Страстью кровь воспламеняет

И бездонной пастью ад

Души грешников глотает.

…………………………

Как росу с попутных трав,

Плоть томленья отряхнула,

И душа, возликовав,

В бесконечность заглянула.

С той поры не наугад

Я иду путём спасенья,

И вослед мне: «Свят, свят, свят»,—

Шепчут камни и растенья.

В другом стихотворении поэт осмысляет переход к сектантам как следствие отвержения его Богом, создавшим Церковь:

Помню я обедню раннюю,

Вереницы клобуков,

Над толпою покаяною

Тяжкий гул колоколов.

Опьянённый перезвонами,

Гулом каменно-глухим,

Дал обет я пред иконами

Стать блаженным и святым.

И в ответ мольбе медлительной,

Покрывая медный вой,

Голос ясно-повелительный

Мне ответил: «Ты не Мой».

Долгие блуждания после этого привели к новому откровению путии к встрече с «прощающим Христом». Очевидно: это произошло уже среди сектантов.

Клюев пропел вдохновенные гимны скопчеству, едва ли не единственные в русской поэзии, рекомендовал учиться жизни у сектантов, по натуре своей сектантом был, чему способствовала и склонность к религиозной экзальтации.

О скопчество — венец, золотоглавый град,

Где ангелы пятой мнут плоти виноград…

И т. п.

В стихах Клюева, хорошо знавшего церковные книги (он и читать учился по ним), много религиозных мотивов, библейских реминисценций и аллюзий. Например, образ уличной проститутки рождает в поэте «видений пёстрый хоровод»:

Панель… Толпа… И вот картина,

Необычайная чета:

В слезах лобзает Магдалина

Стопы пречистые Христа.

Как ты, раскаяньем объята,

Янтарь рассыпала волос,—

И взором любящего брата

Глядит на грешницу Христос.

Можно много бы ещё приводить примеров. Но выделим существенное для поэзии Клюева:

Я родился в вертепе,

В овчем тёплом хлеву,

Помню синие степи

И ягнячью молву.

По отцу-древоделу

Я грущу посейчас.

Часто в горенке белой

Посещал кто-то нас,—

Гость крылатый, безвестный,

Непостижный уму,—

«Здравствуй, тятенька крестный»,—

Лепетал я ему.

Евангельская подразумеваемая параллель не вызывает сомнения: Рождество Христово (в вертепе), Иосиф-плотник (древодел), Архангел Гавриил (крылатый гость). А кто — Христос?

Известно, что у хлыстов изобильно обреталось и «христов», и «богородиц», и «святых» собственных. Клюев, послужив скопческим «царём Давидом», как будто сам перевёл себя на более высокий уровень. Да что Клюев — теперь уже кто только не цитирует Блока, в одном из писем поведавшего: «Сестра моя, Христос среди нас. Это Николай Клюев». Сказал почти как священник у Престола перед причастием.