Православие и русская литература в 6 частях. Часть 6, кн. 2 (VI том)

И писатели, русские писатели, принялись предлагать народу новые ценности. Один из них, вовремя примкнувший к прогрессу А.Ананьев, возгласил: «Наполнятся прилавки, начнут наполняться души»⁹⁵. Желудки — да, но не души же… Другой писатель, искренне уважаемый всеми А.Дудинцев, вторил почти в унисон: «…в обществе существует какая-то инертная масса, к которой нам ещё предстоит подобрать ключи. Я полагаю, что такими качественными ключами будет дешёвая качественная колбаса, обилие хороших свежих овощей, недорогая одежда, а для молодёжи — достаточное количество модного тряпья»⁹⁶.

До чего же докатилась отечественная литература, если русский писатель не видит разницы между душою и желудком, а ключом к человеку называет дешёвую колбасу и модное тряпьё!

И ведь давно уже отвечено на все подобные заблуждения — писателем поистине русским. Вспомним один из диалогов в романе Достоевского «Подросток» между главным героем и отцом его:

«— Скажите, чем в данный миг я всего больше могу быть полезен?…Ну, в чём же великая мысль?

— Ну, обратить камни в хлебы — вот великая мысль.

— Самая великая? Нет, взаправду, вы указали целый путь; скажите же: самая великая?

— Очень великая, друг мой, очень великая, но не самая; великая, но второстепенная, а только в данный момент великая: наестся человек и не вспомнит; напротив, тотчас скажет: “ну вот я наелся, а теперь что делать?” Вопрос остаётся вековечно открытым» (13,173).

«Великая, но второстепенная»— поразительно! И после этого оказывается возможным говорить о прилавках и о тряпье?

Не оттого ли и утрачивает литература своё прежнее значение? Впрочем, есть писатели, которые и рады тому. В такой радости — бессознательное чувство облегчения от тягостной повинности: быть властителями дум. Власть есть прежде всего ответственность. Конечно, само положение властителя дум становится питающею основою для терзающего душу любоначалия (Пушкин это остро ощутил), но, кажется, нынешних литераторов эта мысль посетить не может, да и не боятся они греха вообще. Забывается также: человек всё равно будет искать для себя авторитетное мнение на стороне — и находит таковое у неумных и невежественных журналистов, политиков, даже у спортсменов. И выходит: отказ от ведущего положения литературы, радость от того, что утрачено оно, — лишь усугубляет бедственное положение общества. Конечно, и вестинадобно умеючи. Те, кто радуется падению роли литературы, обнаруживают лишь свою неспособность к водительству.

Теперь — способность превратить потребительские стремления в цель жизни стала отождествляться с истинной свободой. И опять никуда нам без Достоевского:

«Провозгласил мир свободу, в последнее время особенно, и что же мы видим в этой свободе ихней: одно лишь рабство и самоубийство! Ибо мир говорит: “Имееешь потребности, а потому насыщай их, ибо имеешь права такие же, как и у знатнейших и богатейших людей. Не бойся насыщать их, но даже приумножай”— вот нынешнее учение мира. В этом и видят свободу. И что же выходит из сего права на приумножение потребностей? У богатых уединение и духовное самоубийство, а у бедных — зависть и убийство… Уверяют, что мир чем далее, тем более единится, слагается в братское общение тем, что сокращает расстояние, передаёт по воздуху мысли. Увы, не верьте такому единению людей! Понимая свободу как приумножение и скорое утоление потребностей, искажают природу свою, ибо зарождают в себе много бессмысленных и глупых желаний, привычек и нелепейших выдумок. Живут лишь для зависти друг к другу, для плотоугодия и чванства. Иметь обеды, выезды, экипажи, чины и рабов-прислужников считается уже такою необходимостью, для которой жертвуют даже жизнью, честью и человеколюбием, чтобы утолить эту необходимость, и даже убивают себя, если не могут утолить её. У тех, которые небогаты, то же самое видим, а у бедных неутоление потребностей и зависть пока заглушается пьянством. Но скоро вместо вина упьются и кровью, к тому их ведут. Спрашиваю я вас: свободен ли такой человек?» (14,284–285).

Как будто в конце XX века сказано, а не за сто двадцать лет до того. Ну, может быть, только вместо экипажей теперь «шестисотые мерседесы».

Потребительские вожделения, насаждаемые как абсолютная ценность, как двигатель прогресса, как альфа и омега всей земной премудрости, — гибельны для человека.

Один из признанных идеологов нового мышления, писатель и учёный-экономист Н.Шмелёв вывел экономически-этический закон: что экономически эффективно, то нравственно — и наоборот. Попросту: что выгодно, то и хорошо. Это «закон Шмелёва» с неизбежностью повлёк усиление многократного чёрствого прагматического эгоизма в обществе.