Православие и русская литература в 6 частях. Часть 6, кн. 2 (VI том)

Он сулит небывалые муки

Тем, кто выпьет его невзначай,

Но не деды собрали, а внуки

С ядовитых полей урожай…

И в крови их пылает отрава,

И кружит их хмельной ураган…

Эх, степные да горькие травы,

Эх, лукошко заморских семян!..

Основные части поэмы соответствуют тем поколениям русских вольнодумцев, которые взращивали этот урожай. Начало — «Предки». Те, кто одурманивал себя просвещенческими соблазнами.

Так сладко окунуться разом

В кристально-ясный мир Вольтера,

Где над поверженной химерой

Царит один бессмертный разум.

И результат:

Мудрых книг губительная ложь,

Лживых слов лукавое злодейство,

Дерзких мыслей ненасытный нож—

Обагрили кровью площадь действа…

Затем — «Прадеды».

Фурье… Бланки… Фаланги… Мастерские…

Табачный дым, вино, кухонный чад…

Спокойно дышит спящая Россия,

Вся ровная и белая, как плат…

Тревожному восторженому взгляду

В морозной мгле сквозь смутный снежный прах

Мерещатся огни и баррикады

На сонных улицах и площадях…

……………………………………

Как щупальцы таинственного зверя,

Вползают мутно-белые волокна

В высокие завешенные окна,

В балконные, затворенные двери.

Всё это так известно по историческим штудиям, заправленным социалистической идеологией. Поэт одолел это самостоятельно, но без обольщения лукавыми толкованиями. В поколениях революционных борцов он видел отравителей России. Следующая часть поэмы — «Деды». Террористы-убийцы, наслаждающиеся своею кровавой «охотою». И — «Отцы», совершившие чёрное дело гибельной измены, превратившие Русь в «братскую могилу воспоминаний и надежд». Горькие плоды взращённого урожая достались тем, кого поэт сострадательно описал в главе «Дети», к которым и себя причислил, с которыми и сам принял муку.

Путь наш был окровавлен, тревожен и долог!

Но замкнулся проклятый, пылающий круг.

И теперь — Твоих Армий последний осколок—

Мы сложили оружье и стали за плуг.

………………………………………

И невольно вздохнёшь и промолвишь: затем ли

Напоили мы кровью родной чернозём,

Чтобы потом своим орошать эту землю,

Чтобы гнуть свою спину под чуждым ярмом…

………………………………………..

Дай мне сердце, как воск, и оправь его сталью,

Сделай кротким, как голубь, и сильным, как вол,

Дай увидеть за дымом, за кровью, за далью—

Нерушимым и славным Твой светлый престол.

Трагические раздумья, мольба… Каков же будет исход? Отчаяние безверия или твёрдое упование на свои силы и на помощь Божию?

Русь! Народ твой глумится и пляшет

После жатвы лихой охмелев…

Кто-то нивы твои перепашет

Под иной благодетельный сев?

Русь! Твои ли усталые дети

Одолеют кровавый дурман?

Наши руки повисли, как плети,

И тела омертвели от ран…

Но всё же эти страдальцы для поэта — воинство Христово. На это и надежда, которою он завершает свои раздумья над судьбами родины.

Только сила душевная крепла,

За ударом встречая удар,

Только сердце под грудою пепла

Всё таит нехладеющий жар…

Этой силой по-старому живы,

Этим жаром, как прежде, сильны,

На твои осквернённые нивы

Мы придём с наступлением весны…

Верь — над проклятой грешной землёю

Воссияет Христова Любовь,

Выйдет пахарь — послушной сохою

Поднимать непокорную новь…

Вот эта надежда дорога поэту, он жил верностью святым обетам, в них восполняя оскудевающие силы. Таков один из мотивов его лирики.

Сожжённым, опустевшим душам

Борьба с искусом всё трудней,

Но давней верности своей,

Святых обетов не нарушим…

И, глядя в ночь, в глухую ночь,

Мы гордо, мы спокойно скажем:

“Не поддались мы силам вражьим,

Сомненья, слабость, горечь — прочь!

Благословен тот ярый пламень,

Который юность сжёг дотла,

И той дороги каждый камень,

Что нас к Распятью привела”.

1924

И конечно, чувство родины становится тою поддержкою, которая помогает жить.

Всё мне снится у берега Сены,

Вспоминается Невский простор…

Допущу ли себя до измены,

Заслужу ли суровый укор?!

Мелкой рябью подёрнуты лужи,

И скользит на асфальте нога…

О, январские лютые стужи,

Голубые, родные снега!

Здесь закат нарумянен и розов,

Как улыбка смеющихся уст,

Но я помню Крещенских морозов

Треск, и скрип, и сверканье, и хруст.

Тают в медленной пляске снежинки,

Но я вижу почти наяву…

Заметённые вьюгой тропинки

Через снежно-немую Неву.

Допущу ли себя до измены,

Заслужу ли суровый укор?!

Всё мне снится у берега Сены,

Вспоминается Невский простор.

1925

Это и поддержка, но это и боль — до смертной тоски. Затерянный на дальней земле, он не мог не ощущать тягостного одиночества, уходящей в небытие жизни.

Ни друзей, ни жены, ни любовницы…

Одиночество сердце ранит.

При дороге бесплодной смоковницей

Моя скудная юность вянет.

А утешение — всё в одном:

Но и мне утешенье даровано,

Небывалая радость снится:

К светлой доле, живым уготованной,

Хоть в свой смертный час приобщиться.

Пусть увяли надежды напрасные,

Но над тёмными их гробами

Веет белое-синее-красное

Озарённое солнцем знамя!..

1925

Кажется, мелькнуло ему напоследок светлое чувство любви, о котором он обмолвился лирическим шедевром:

Моих стихов сквозное кружево

Я посвящаю в первый раз

И нежности, едва разбуженной,

И ласке Ваших милых глаз.

За этой ласкою случайною

Другие будут вновь и вновь,

И станет нашей общей тайною

Едва расцветшая любовь.

Я верю страсти неминуемой,

Ещё несмелой, как мечта,

Пусть эти строки поцелуями