Православие и русская литература в 6 частях. Часть 6, кн. 2 (VI том)

Строгое мужество и трезвая печаль в этих пронзающих душу строках. Никто лучше не сказал о том, что утаивается человеком, живущим у порога неродного дома.

И понимает он: время идёт, приходят новые поколения, эмиграция становится уже не просто ощущением, но состоянием, которое втягивает в себя, подчиняет, в котором рвутся многие связи.

У отцов свои преданья,

У отцов свои грехи:

Недостроенные зданья,

Непрочтённые стихи.

И ни в чём уже не каясь,

Лоб крестя иль не крестя,

Подрастает, озираясь,

Эмигрантское дитя (215).

А всё же есть в жизни то утешение, с каким не совладает никакое уныние. Воспоминания об оставленной родной земле постоянно сопрягаются с неколебимостью веры.

Ах, Русь, Московия, Россия,—

Простор безбрежно снеговой,

Какие звёзды золотые

Сейчас зажгутся над тобой?

И всё равно, какой бы жребий

Тебе ни бросили года,

Не догорит на этом небе

Волхвов приведшая звезда,

И будут знать, и будут верить,

Что в эту ночь, в мороз, в метель

Младенец был в простой пещере

В стране за тридевять земель.

Никто другой не станет ближе,

Чем Он, скуде дымящих хат,

Когда сухой мороз пронижет

Весёлый крик твоих коляд (20–21).

Туроверов в своих стихах часто проявляет сугубо религиозное мирочувствие, обнаруживающее себя ненарочито, но верно. Примеров много. Так, не случайно же, вспоминая о жестоком Перекопе, он не забывает и о молитвенной помощи, без которой может быть утрачена всякая надежда:

Кто завтра жребий смертный вынет,

Чей будет труп в снегу лежать?

Молись, молись о дальнем сыне

Перед святой иконой мать! (35)

Для поэта само сознавание прихода Спасителя в мир делает жизнь небезнадёжной, полной ожидания светлой радости.

Все мы с детства знаем: к Рождеству

Всё на свете и чудесней, и добрее.

Снег, упавший на опавшую листву,

Под листвой кузнечика согреет.

И на ёлках, зеленеющих вокруг,

Разноцветные зажгутся свечи.

Рождество, мой музыкальный друг.

Рождество, мой молодой кузнечик.

И скрипач весною с торжеством

Воскресение прославит в песне.

Все мы с детства знаем: Рождеством

Всё необычайней и чудесней (198).

Рождество, кажется, любимый праздник поэта: о Рождестве немало строк в его стихах.

Туроверов продолжил то в русской поэзии, что было всегда соединено с сознаванием красоты мира как проявления славы Господней. А для этого-то нужно быть проникнутым истинною верою.

Грозу мы замечаем еле;

Раскрыв удобные зонты,

В проспектах уличных ущелий

Не видим Божьей красоты,

И никому из нас не мнится

Вселявшая когда-то страх

Божественная колесница

С пророком в грозных облаках.

……………………………….

Но где-нибудь теперь на ниве,

Средь зеленеющих равнин,

Благословляет бурный ливень

Насквозь промокший селянин.

И чувств его в Господней славе

Словами выразить нельзя,

Когда утихший дождь оправит

Весёлой радугой стезя (67).

Он знает о тех чувствах в Господней славе, ибо они не сторонние для него, но живут в нём самом, всегда жили. Эти чувства для Туроверова сопряжены с некоей тайной, только и придающей миру то великолепие, ту жизненность, которые так много говорят сердцу о Творце. В том мы можем отметить близость Туроверова Достоевскому — в мироощущении.

И снилось мне, что будто я

Познал все тайны бытия,

И сразу стал мне свет не мил,

И всё на свете я забыл,

И ничего уже не жду,

И в небе каждую звезду

Теперь я вижу не такой,

Как видел раньше — золотой,—

А бледным ликом мертвеца,

И мёртвым слухом мудреца

Не слышу музыки светил.

Я всё на свете разлюбил,

И нет в груди моей огня,

И нет людей вокруг меня… (184).

Поэту скучны притязания на (позитивистское по природе) всезнание. Знание земных мудрецов — не сила, но мертвизна. Здесь мы встречаемся вновь всё с тою же проблемою противостояния веры и рассудка, в своеобразном преломлении. Рассудочным претензиям поэт противопоставил радостное чувство живого восприятия бытия: поэтому и долго спустя он вспоминает ощущения тех дней, когда пребывал ещё в своём лучшем из миров:

И я проснулся на заре,

— Увидел церковь на горе,

И над станицей лёгкий дым,

И пар над Доном золотым,

Услышал звонких петухов,

— И в этом лучшем из миров

Счастливей не было людей

Меня, в беспечности своей (184).

Не упустим вниманием: облик родной земли освящён вознесённым надо всем — храмом.

Поэт не только восхищён Божьей красотою, разлитою в природе, но скорбит о том, что для человека она становится всё более далёкою, забытою, недоступною. Ему кажется тщетою надежда на неземное утешение у тех, кто не прозрел земную благодать мира.

Как далека от нас природа,

Как жалок с нею наш союз;

Чугунным факелом свобода

Благословляет наших муз,

И, славя несветящий факел,

Земли не слыша древний зов,

Идём мы ощупью во мраке

На зовы райских голосов,

И жадно ищем вещих знаков

Несовершившихся чудес,

И ждём, когда для нас Иаков

Опустит лестницу с небес.

И мы восторженной толпою,

В горячей солнечной пыли,

Уйдём небесною тропою

От неопознанной земли (50).