Православие и русская литература в 6 частях. Часть 6, кн. 2 (VI том)

Когда формалист расчленяет единство формы и содержания, концентрируя внимание человека на внешней лишь стороне явления, приучая к тому, он — повторим— способствует дроблению сознания и разбрасыванию мысли. Сознание делается секулярным, ограниченным в своих возможностях, ему по силам бывает ухватить лишь частную идею. Для обладателя такого сознания верхом премудрости является релятивизм (границы добра и зла размываются), человек теряется перед многообразием мира, страшится его. А следствием нередко является разложение личности, торжество тёмного начала.

Разумеется, всё совершается не в одночасье. Процесс этот долгий и глубинный, не всегда заметный на поверхности явлений — и тем он коварнее. И всё в конце концов и начале начал находит свой выход и в социально-исторической сфере бытия. От настроя души будет зависеть и образ жизни и качество мира.

Так особенно отчётливой становится проблема ответственности художника. Ему бы задуматься: чем он заражает людей и как это скажется на жизни. Чем «заразит» писатель, смакующий описание пожирания фекалий?

Литература несёт в себе особую ответственность, ибо она есть искусство слова. Если посредством слова человек начинает служить злу, то это становится сродни греху хулы на Духа. Святитель Игнатий (Брянчанинов) писал:

«Дар слова несомненно принадлежит к величайшим дарам. Им уподобляется человек Богу, имеющему Своё Слово. Слово человеческое подобно Слову Божию, постоянно пребывает при отце своём и в отце своём — уме, будучи с ним едино и вместе отделяясь от него неотдельно. <…> При основательном взгляде на слово человеческое делается понятна и причина строгого приговора Господня, которым определено и возвещено, что человеки дадут отчёт в каждом праздном слове.

Божественная цель слова в писателях, во всех учителях, а паче в пастырях — наставление и спасение человеков. Какой же страшный ответ дадут те, которые обратили средство назидания и спасения в средство развращения и погубления!»¹²⁸

Грозное пророчество. И не отговориться никому тем, что художественная деятельность далеко-де от религиозной проповеди, имеет свои собственные цели.

Существование искусства для искусства, литературы для литературы, то есть превращение их в самодостаточную и самозамкнутую ценность, утверждается с давних пор, и весьма часто. Наше время не исключение. Подобное заблуждение есть результат соблазна ложными представлениями об искусстве, которым подвержено всякое разорванное сознание, не вмещающее в себя мысль, что всё в мире Божием связано со всем и не может существовать замкнуто; такое сознание не может уяснить единство многих разнородных явлений — всё-то ему кажется, будто все они существуют сами по себе. Не может быть оторванным от реальности и художественное творчество, сколько бы ни провозглашали это иные проповедники.

Ведь, повторим ещё раз, когда кто-то говорит, что не нужно проповедовать, он тем самым уже проповедует. Когда писатель утверждает: нам не нужна философия, он уже философствует. Отрицание идеологии — начало новой идеологии. Провозглашающий нежелательность служения Богу служит врагу Божию, сатане. Тот, кто убеждён, что не служит никому, а лишь некоей «чистой поэзии» или чему-то подобному, обманывает себя и других. Воздействие на души человеческие всегда объективно есть проповедь добра или зла. Не понимающие этого полагают: между добром и злом имеется некая щель, куда можно проскользнуть и устроиться там с комфортом, освободившись от всякой ответственности за что бы то ни было. Но иные-то ясно сознают, комутаким образом служат.

Разорванное сознание породило два процесса секуляризации в культурном пространстве бытия. Первый совершился в эпоху Возрождения (в России, разумеется, позднее), второй разворачивался в XX столетии и перешёл в третье тысячелетие.

Процесс ренессансной секуляризации культуры означал разрыв между духовным и душевным. Искусство обозначило это как преимущественное внимание к душевному и телесному. Тем самым оно противостало христианской ориентации человека в его жизненном пространстве. Недаром антихристианин Ницше с одобрением отмечал это: «Понимают ли в конце концов, хотят ли понять, чем был ренессанс? Переоценкой христианских ценностей, попыткой, предпринятой со всеми средствами, со всеми инстинктами, со всем гением, доставить победу противоположнымценностям, аристократическим ценностям»¹²⁹.

Можно, конечно, гордо именовать подобные «противоположные» ценности аристократическими, но всё же: лучше назвать всё противоположное Христу — делом сатанинским. Ницше, таким образом, высветил всё откровенно. Со временем это лишь усугубилось. Постмодернизм пытается окончательно реабилитировать все извращения — телесные, душевные, духовные. Единство, выраженное в христианской трихотомии — тело, душа, дух, — оказалось окончательно разорвано, раздроблено, разрушено, опорочено, запакощено.