Вспомним ещё раз суждение преподобного Макария Великого: «Того и домогался враг, чтобы Адамовым преступлением уязвить и омрачить внутреннего человека, владычественный ум, зрящий Бога. И очи его, когда недоступны им стали небесные блага, прозрели уже до пороков и страстей»130
.Постмодернизм это явил слишком откровенно.
В постмодернизме окончательно совершилось то, что было намечено в искусстве «серебряного века»: разрыв между душевным и телесным.
Искусство постмодернизма, знаменующее собою один из тупиков секулярного искусства, всё более настойчиво ограничивает себя вниманием к плотским проявлениям жизни. Оно возглашает «освобождение» телесного от душевного.
О какой же свободе печётся разорванное безбожное сознание? Только об одной: о свободе греховного тяготения в человеке, не сдерживаемого никакими духовными и даже душевными началами. Не следует обольщаться красивыми словами, должно сознать, что это именно так. Но в безбожном сознании понятия греха не существует. Поэтому такое сознание не в состоянии даже смутно догадываться, на какую беду оно обрекает человека. В пространстве разнузданных страстей человечество обречено на вырождение и гибель.
Постмодернизм вообще стремится реабилитировать разного рода извращения — телесные, душевные, духовные (оккультистские соблазны, например).
Кому это нужно, кому выгодно?
Очень тонко почувствовал это Г.В.Свиридов: в эстетическом соприкосновении с некоторыми характерными веяниями в художественной культуре. Он писал о тех, кто паразитирует на греховной повреждённости мира: «…Они стали тоньше, мудрее, образованнее, добрее, как это ни странно. Их задача в том, чтобы те, кто на них трудится, были сыты, обуты, одеты, имели бы соответствующие их уровню жизни развлечения и пр. Беда только в том, что эксплуатируемые при этом потеряют облик человеческий (по образу и подобию!), не будут иметь понятия о добром и злом, о правде и неправде, о свободе и рабстве. Искусство для париев и должно (по мысли хозяев жизни) нести им этот одуряющий обман; выдавать правду за неправду, рабство за свободу, зло за добро. Такое “искусство”, “балдёж” для роботов в обилии производится теперь во всём мире»131
. Можно сказать иначе: программа Великого Инквизитора осуществляется успешно, и весьма.То, что к этому хочет привести нас враг, — не диво. Удивительно иное: почему человек не хочет уяснить того?
Присмотримся к некоторым проявлениям её в литературном процессе конца XX столетия.
4. А.Вознесенский,
А.Терц,
Вен. Ерофеев,
Ю.Мамлеев,
Вик. Ерофеев,
В.Пелевин
Андрей Андреевич Вознесенский
Из многих прежних кумиров в конце XX— начале XXI века сумел удержать внимание к себе едва ли не один Андрей Андреевич Вознесенский
(р.1933). Он небезуспешно продолжает составлять свои словесные конструкции, ловко прилаживаясь к моде и соответствуя беспринципности постмодернизма, всё более заполняющего собою литературное пространство. Ему не нужно было делать над собою никаких усилий для того: он вписался в постмодернизм, потому что был его предтечею в стане шестидесятников. Критик В.Вигилянский точно охарактеризовал преобладающую особенность в конструкциях Вознесенского: «…Он и пошутить может. Да вот он и сам признаётся в этом:Мужчины стыдятся скорби,
поэтому отшучусь.
“Зачем вас распяли, дядя?!”—
“Чтоб в прятки водить, дитя.
Люблю сквозь ладонь подглядывать
в дырочку от гвоздя”.
Не правда ли смешно? Какого-то дядю распяли, потому что он любит через дырочки на ладонях подглядывать, когда играет в прятки.
Смейтeсь, читатель!