Православие и русская литература в 6 частях. Часть 6, кн. 2 (VI том)

«Монахи все вообще разные. Они исповедуют одну веру, и это объединяет их, но глубокая душевная жизнь в соединении с тем, что никто не “носится” со своей личностью, не “выпячивает” её, напротив, как будто её сокращает, — это приводит к тому, что как раз личность-то и расцветает, свободно развивается по заложенным в ней свойствам» (7,86).

Вот опять закон «обратной перспективы»: личность наиболее расцветает тогда, когда наиболее смиряется. В миру-то как раз наоборот — и приводит к обману.

Автор и объясняет, почему кажется всё таким внешне умиротворённым в монастыре — не заметна брань: здесь совершается своего рода отбор по свойствам внутреннего человека.

«За всё своё пребывание на Афоне могу ли припомнить раздражение, брань, недоброжелательство, вырвавшиеся наружу? Конечно, монахи не ангелы. Они люди. В большинстве “простого звания”. Образованных среди них мало, но какая воспитанность в высшем смысле! Манеры, движения, речь, поклоны — всё проникнуто некоторым эстетическим ритмом, который поражает. В них есть удивительное “благочиние” и, сравнительно с “миром”, большая незлобность и доброта. Думаю, во-первых, что известный тип просто подбирается. Людям хищного, волчьего склада всё это чуждо, нет им интереса идти в монастырь. Второе — качества природные воспитываются. Нельзя “безнаказанно” по нескольку часов в день слушать возвышеннейшую службу, петь, молиться у себя в келии, ежедневно до заката просить друг у друга прощения, каждую неделю исповедоваться и причащаться. Ясно, что в такой обстановке надо ждать наибольшего расцвета лучших человеческих свойств» (7,94).

Писатель делает конечный вывод о несравненно большей высоте монастырского миросозерцания, нежели того, что становится привычным в суете секуляризованного, погрязшего в «просвещённости» мира. Это раскрывается в одном из случайных разговоров, обретающем значение подлинно символическое.

«Мне вспоминается простенький афонский день, ничем не замечательный: отец В. вышел за статьёй. Мы остались одни с о. Марком, нехитрым, черноволосым монашком. Он подошёл ко мне.

— Здравствуйте, господин.

— Здравствуйте.

— Христос Воскресе.

— Воистину Воскресе.

О.Марк несколько смущён.

— А я уж и не знаю, как с вами, с образованными, здороваться. Простите, коли не так. Может, у вас в миру и не говорят “Христос Воскресе”.

Смиренный о. Марк, вы правы, не говорят. Но не вам — нам надо смущаться, как смущает нас многое в пёстрой и пустячной жизни нашей — чего не видать вам в тишине и свете вашей библиотеки. Да, не говорят “Христос Воскресе”. И тем хуже» (7,140).

Вот что важно: ведь он прибыл из мира для укрепления того, что в мире может стать единственной опорой. И обрёл это.

«В своём грешном сердце уношу частицу света афонского, несу её благоговейно, и что бы ни случилось со мной в жизни, мне не забыть этого странствия и поклонения, как, верю, не погаснуть в ветрах мира самой искре» (7,146).

Едина по осмыслению бытия с «Афоном» и книга «Валаам» (1936) — и не могло быть иначе. Одно лишь: посещение Валаама было и прикосновением писателя к родной земле, ибо, и временно находившийся вне формальных рубежей России, Валаам был местом русским — а это рождало в душе чувства особые. На Валааме искал и находил Зайцев то же, что и на Святой Горе: мудрость более высокого понимания всех проявлений жизни. И здесь находил он удивительные характеры, влекущие душу к себе своею духовною силою. И здесь за внешним спокойствием угадывал признаки внутренней брани с врагом.

На Валааме услышал он глубокие слова монастырского игумена при пострижении одного из монахов в схиму — и в тех словах выражен был один из важнейших законов духовной жизни:

«…Путь духовной жизни в том и состоит, что чем выше человек поднялся в развитии своём внутреннем, тем он кажется себе греховней и ничтожнее, — тем меньше сам в своих глазах рядом с миром Царства Божия, открывающегося ему. Он лучше нас видит тот мир, в его свете легче различает свои слабости и несовершенства. Так в тёмной комнате не видно пыли, в освещённой отражённым светом многое уже видно, а если в неё попадёт сноп солнечных лучей, то и сам воздух оказывается полон пылинок» (7,193–194).

Это уже высокое богословие. Можно сказать: не собственные же то суждения писателя. Да, так. Но и чтобы услышать нужное, выделить, другим сообщить — также необходимо иметь некоторое знание о предмете рассуждений слышимых.

Уже по иному поводу, после посещения небольшого русского монастыря в Сен-Жермен де Фли (читатель знает его по роману «Дом в Пасси»), Зайцев сделал непреложный вывод:

«Истинный монастырь всегда радостен» (7,360).

Конечно, имеется в виду здесь не обыденная житейская радость, но — духовная: радость медленного движения к Свету, стяжаемому незаметным подвижническим трудом. Радость — то, что противоположно унынию.