Правый берег Егора Лисицы

В кабинете начальства я битых два часа потратил, доказывая свои выводы по результатам экспертизы тела и осмотра каюты. Вкратце они были следующими – смерть Агнессы Нанберг была безусловно насильственной. Но ее муж, почти уверен, не убийца. Основываясь на отпечатках в каюте, зафиксированном описании обстановки, я мог представить всю картину. Агнесса не снимает перчатки, сказала Вера Шарф, стесняется мизинца. Нападавший повалил ее на пол, она хваталась за мебель, и отсюда этот странный след, как стерли ладонью. Царапины на полу – определенно следы каблуков. Задушили ее именно в каюте. Косо нисходящее положение петли – значит, тянули вниз, стоя сзади. Петлю набросили, борьба, убийца падает, увлекает ее за собой. Направление борозды на шее подсказывает рост нападавшего. Каюта тесная, скорее, каморка. Я там поворачивался с трудом. Выходит, убийца примерно моего роста и телосложения. Нанберг же гораздо выше, крупнее. Эти его обезьяньи руки оставили бы другие синяки. Косвенно подтверждали невиновность вещи, которые были при нем, когда его нашли. Душили, скорее всего, кожаным ремнем. Его он не носит, у него подтяжки. Еще одно косвенное свидетельство в пользу Нанберга – ботинки. Обычные городские штиблеты. Мягкая кожа. Нет следов трения на носках, каблуки без металлических гвоздиков. Значит, борозды на полу не от них. И окурки в каюте не принадлежат ему. Основываясь на этих выводах и данных медицинской экспертизы, я готов был отстаивать его вероятную невиновность. У меня было чувство, похожее на дежавю. Один раз в прошлом я же поторопился, осудил невиновного и не хотел повторить ошибку. И ведь в конце концов стрелял же он в кого-то на пароходе? В некоего нападавшего? Вероятной версией было нападение бандитов, с целью грабежа. Но и тут сразу возникали вопросы. Мочки ушей Агнессы целы, бандиты рвут серьги, не церемонясь. Они бы раздели, сняли кольцо. Положим, спешили. Душить не торопились, а прихватить хорошее пальто не рискнули? К тому же ресторан, где сидели они и агенты УГРО, в другой части палубы. Борозды на полу бросали тень на еще одного человека – шофера Петю. Рост с натяжкой, но подходил. Доводы начальство приняло со скрипом. Но Нанберг – фигура пока еще, руководитель крупной стройки. Сам пострадал на пожаре. Сомнения трактуют в его пользу. Я умолчал о том, что косвеные свидетельства вероятной невиновности Нанберга для меня самого стали неожиданностью. В глубине души давно болталась почти уверенность в его причастности к смерти жены. И сам он очевидно был готов поверить в это, может, поэтому и не хотел вспоминать.

Новые и старые знакомые

Дуют, дуют ветерки,
Дуют ветерочки.
В церковь ходят старички
И поповы дочки!

В лицо мне запела, засмеялась толпа. С ней забренчала гитара, слезно завыла гармошка. Несет гарью, сырой соломой. Чучела из рогожи – фигуры Аллаха, Будды и других – не разгораются под летящим снегом, чадят как махорка. Прохожие отворачиваются. Кто-то с вызовом крестится. В толпе вокруг соломенных фигур море голов, штурмующих небо, – красноармейцы, рабочие, есть и совслужащие. Снег неутомим. Намокают хоругви из рогожи. Хотя Уголовный кодекс к религии снисходителен, мол «частное дело граждан», однако повсюду проходят «комсомольские колядки». «Колядущие» притопывают, в толпе ходит бутылка. Оратор выкрикивает: «В атаку на религию!» В воздухе белый парок. На тротуарах сугробы по колено. Граждане пробираются тропками, скользя. Накануне теплая погода резко изменилась, разыгралась метель. Неожиданно ударили почти сибирские морозы. Провода трамвая гудят под наледью. Сноп синих искр бьет из-под вагона, колесам не пробиться сквозь заносы.

– Тут ему и шабаш, заночует! – извозчик, отпустив ехидное в адрес трамвая-конкурента, тут же уезжает, взяв пассажира.

Спящие львы у здания банка в шапках снега, морды, как у стариков, в глубоких складках на фоне темнеющего неба.

На Святки я был приглашен к Захидовым. Их дом оставался одним из немногих в городе, где я продолжал бывать. Алексан Захидов мой приятель со студенческих времен. Впрочем, он приятельствовал со всеми. По-прежнему при случае радушно приглашал на ужины и карты. Медицину быстро бросил. Увлекся масонством, потом революционными идеями. После бросил и их. Семейное дело и до семнадцатого года процветало, Захидовы вели успешную торговлю: ткани, кожи, колониальные товары. Возили через Сухум кофе. При НЭПе Алексан возобновил коммерцию, хоть и с меньшим размахом. Его жена, Юлия Николаевна, была причиной, по которой я и стремился, и не хотел бывать у них. Я подумал, быть может, лучше не идти к ним? Заглянуть в подвал поэтов. Может, там будет и девушка в берете? Но воля капитулировала, – в конце концов я убедил себя, что прятаться глупо. Врать себе – последнее дело. Я хотел увидеть Юлию Николаевну. Вот и все.