Праздничный коридор. Книга 3

– Куда это ты, беспутная, так нарядилась? Вот эту, бестолковую, давно пора по этапу отправить, на каторжные работы. Она-то не раскаялась – все мечтает о кровавой мести. Тебе, девка, тоже молиться надо, а не про убийства мечтать. Бог тебе времени мало определил на раскаяние, не поймешь, знать жариться тебе на горящих углях в аду. С тобой-то я церемониться не стану, ты у меня ползком поползешь к монастырским стенам, сама будешь на коленях просить настоятельницу пустить тебя на послушание.

Старушка встала с дивана, подошла к онемевшей Людмиле. Подняла руки и начала водить ими возле тела Людмилы, брезгливо отстраняясь от вынужденных прикосновений. Через несколько минут, Людмила, блаженно улыбаясь, поклонилась старушке в пояс и вышла из дома.

– Пошла собираться в дорогу. Ты, уж, милок, не побрезгуй, проводи ее до поворота дороги к женскому монастырю. Это ее последний шанс отмолить хоть часть своих грехов. Дойти то она, дойдет, сил у нее хватит. Силы-то эти последние, и направлены они были на вершение черных дел. Развернула я их на паломничество. А дальше пусть сама собой распоряжается. Неприятна она мне, уж, сколько я пыталась на путь праведный ее направить, и все впустую, не перебороть дьявольское начало, заложенное в ней. А тебе я сейчас все расскажу – как идти, что искать, и где ты сможешь найти приют. Поживешь в монастыре, познаешь смысл жизни, а уж потом смотри, что тебе более по душе – к людям вернуться или принять постриг. Да, ты садись со мной рядышком, беседа у нас с тобой не короткая, а ноги тебе еще пригодятся – путь-то далек и труден. Лишений много впереди.

Они сидели на диване, и Саша внимательно слушал старушку. Не перебивал ненужными вопросами, ничего не уточнял. Все было предельно понятно.

Вскоре тихо вошла Людмила, одетая в старую камуфляжную форму, которая осталась от Федора. За ее плечами горбатился небольшой рюкзак, а в руках она держала пачку долларов.

Саша поднялся с дивана, встал перед старушкой на колени, поцеловал ее руки, затем носки ботинок, и сказал первые за этот вечер слова:

– Спасибо, Вам, матушка. Не сомневайтесь – все сделаю, как сказали. И стыдиться меня сыну больше не придется. Благословите, матушка!

– Бог благословит, – ответила старушка, перекрестила Сашу и велела Людмиле, – Пачку эту положи на стол. Не пригодятся они вам больше никогда. В вашей жизни все зло от них и произошло. Ну, с Богом, в путь.

Саша вышел первым, за ним тенью скользнула Людмила.

Старушка несколько минут стояла на залитой луной дорожке и смотрела им вслед, а потом вздохнула:

– Вот, и все. Живи, Зосенька, спокойно, расти наших княжичей и любимую княжну. Теперь ваше благополучие будет зависеть, в первую очередь, от вас самих. Черная полоса в вашей жизни светлеет, скоро совсем белой станет. И земля наша начала от нечисти и грязи очищаться: все поганое, что выскочило, как черт из болота, туда же ушло. Даже над моим любимым лесом сумели надругаться – затоптали, испоганили, а живности сколько, просто так, ради потехи загубили. Ладно, уж, был бы мир, да любовь с добротой, а травка вырастет, и птенчики выведутся. А мне пора домой возвращаться. Сейчас загляну к вам, Зосенька, попрощаюсь и – в путь, дорога не близкая.

Темная фигурка растворилась в лунном свете, старушка исчезла. Запоздало прощаясь, вслед ей ухнул филин, и в лесу наступила тишина.

На тропинку, осторожно вышел волк, прислушался, принюхался и трусцой подался к хутору, за баньку. Давно матерый принюхивался к странному запаху тлена возле баньки, но близко подойти побаивался – рядом человеком пахло, и окна в домах светились. Этим вечером на хуторе стояла тишина, двери в домики были распахнуты настежь.

Волк зашел в дом, запрыгнул на стол и принялся жадно обгрызать огромный кусок мяса, который Людмила вынула из холодильника, чтобы оттаял. Вскоре чистенький пол кухни разукрасился пятнами крови и огрызками костей. Сытый волк снова вышел на крыльцо, чутко прислушался к ночным звукам и трусцой поспешил в свое логово, отлежаться и отоспаться после плотного ужина.

Олюшка во сне громко закричала, заплакала, потом села на кровати и начала бессвязно выкрикивать:

– Бона! Бона! Не надо. Бабушка, ей больно! Бабушка, как ей помочь?

Широко открытыми глазами она смотрела на мать и отца, но, вроде как, не узнавала их. Анцев попытался взять ее на руки, но она забилась в его руках, закричала. Пришлось снова положить ее на кровать. Олюшка накрылась с головой одеялом, отвернулась к стене. Вскоре она перестала причитать и плакать, из-под одеяла слышались только судорожные вздохи.

Зося и Анцев сначала пробовали поговорить с дочерью и узнать, какая беда с ней приключилась, но Олюшка на их голоса не реагировала, к себе близко никого не подпускала.

Вскоре она снова заснула, но и во сне продолжала всхлипывать и звать какую-то Бону и бабушку. Дарья Никаноровна бессильно разводила руками, но вызывать педиатров не стала. Здесь, скорее всего, мог помочь психолог, но ему нужно будет рассказать историю Олюшки, а в семье способности малышки относили к семейной тайне.