Праздничный коридор. Книга 3

Людмила вскинула ружье, щелкнула затвором и выстрелила. Целилась она в маленькую девочку, которая в это время прижимала к себе собачку. Прогремел выстрел: старушка, девочка и даже собачка мгновенно превратились в легкое белое перламутровое облачко, которое легко поднялось от земли и растаяло в воздухе.

Саша целую долгую минуту стоял молча. Его плечи опустились, спина сгорбилась. Когда он повернулся к Людмиле лицом, она не узнала любимое ею лицо – сведенные в узкую полоску губы, нахмуренный лоб, бешеные глаза. Его карие глаза даже цвет поменяли и отливали черным глянцем.

– Ах, ты, сука! – прокричал он, и изо всей силы ударил Людмилу кулаком в лицо.

Людмила вскрикнула от неожиданности и боли, ноги сами подогнулись, и она упала на траву. Саша пинал ее ногами, обутыми в грубые, солдатского кроя ботинки. Озлобленно бил, не контролируя себя, пока не увидел кровь на ее лице.

– Шалава! Уродка одноглазая, – просипел он сквозь сжатые губы и ушел.

Людмила еще долго лежала на земле и плакала. Плакала и плакала, не вытирая слезы, до самого вечера. Потом с трудом поднялась, попробовала сделать несколько шагов. Ноги не слушались, кроме боли от побоев, их еще крутила судорога от долгого пребывания в одной позе, без движения, на холодной земле.

Людмила подобрала упавшую с дерева сухую ветку дерева и, опираясь на нее, заковыляла домой. В первой, встретившейся на ее пути, луже отмыла кровь с лица, смочила прохладной водой раны и ссадины по всему телу.

Ноги уже более уверенно ступили на дорожку, и вскоре она стояла возле своего дома. В окнах Сашиного дома горел свет.

Людмилу, как бабочку, потянуло на свет окон, за которыми был ее любимый. И совершенно неважно, что он жестоко избил ее, главное, что он рядом. Просто нужно встать перед ним на колени, попросить прощение за необдуманный выстрел. Если бы Людмила предвидела его реакцию на свой поступок, то ни за какие коврижки при нем бы не стреляла в маленькую колдунью. Она не сомневалась в правильности принятого тогда ею решения, но ругала себя за поспешность. Нельзя было при Саше стрелять даже в мираж дочери его Зоськи. Ей следовало выждать, проводить Сашу домой, а самой вернуться назад, подкараулить девчонку, и только тогда стрелять. Но поступок совершен, теперь остается только просить Сашу, чтобы он простил ее.

Людмила критически осмотрела свою грязную, в нескольких местах разорванную одежду, решила сначала привести себя в порядок, а уж потом отправиться с визитом в соседний дом.

Она приняла душ, спрятала под тональный крем синяки, нарисовала длинную стрелку Клеопатры на своем единственном глазу, надела облегающую юбку, а на голое тело – откровенную, прозрачную блузку. Подошла к зеркалу, и все-таки прикрыла голые, обвисшие груди, наброшенным на плечи шарфом. Туфли выбрала на самом высоком каблуке, это для придания стройности исхудавшему, сгорбившемуся телу. Последним штрихом брызнула на себя сладкие, пряные духи, которые, как когда-то говорила Зоська, должны были придать ее облику неповторимость и шарм, и вышла из своего дома.

Поднявшись на крыльцо Сашиного дома, Людмила услышала тихие голоса, которые едва просачивались сквозь деревянные стены. Она осторожно вошла в прихожую, тихо приоткрыла дверь гостиной.

На ковре, в самом центре комнаты, стоял собранный в дорогу тощий охотничий рюкзак. Саша стоял возле дивана, на котором сидела та самая старушка из леса. Говорила старушка, а Саша, стоял перед ней с опущенной головой. Он внимательно слушал.

– Ты принял неправильное решение, – тихо вещала старушка, – пойти повиниться перед властями и посадить себя на долгие годы в тюрьму, ты всегда успеешь. В тюрьме ты погибнешь, не успев выпросить у людей и Бога прощение. Твоя душа останется неприкаянной, будет маяться, болеть за неотпущенные грехи. Главное сейчас то, что ты пришел к пониманию сотворенного тобой тяжкого греха, и раскаиваешься. Это правильно, но это только начальный этап отмаливания грехов. Я думаю, что тебе лучше бы сейчас не к тюрьме готовиться, а паломником в монастырь отправиться. Монахи тебе послушание назначат. Если будешь усерден, то выпросишь у Бога прощение, а потом и живые люди тебя простят. Но это только мой совет, а ты поступай, как знаешь. Принуждать тебя я не буду – ты отец князя Александра, значит, и мне близкая родня. Сам-то он, навряд ли тебя сумеет простить, а вот сестра его, княжна Ольга, девочка добрая, прощать умеет. Девка эта, дворовая, Людмила, стреляла в нее, а княжна все равно просит ее не наказывать. А ты чего там спряталась, давай-ка, не таись, выходи сюда, – старушка явно обращалась к Людмиле, и та робко вошла в гостиную. Сесть не посмела, а осталась стоять в дверях, прикрывшись шарфом.