Праздники

Что еще рассказать про ту ночь? Дышалось морозно и приятно. Ее замерзшая ручка пряталась в моей. Приятно было от мысли, что кого-то я сейчас согреваю. Куртка у нее совсем не по погоде. Прозябшее тельце дрожало вместе с пахучим воздухом. Здесь всегда хорошо пахнет. Будто горит вечный дом, заполненный восточными благовониями.

Подошли к остановившейся воде, сели на корточки, как птицы. Не хотелось отпускать ее руку, но она отдернула, закрыла лицо, а потом впилась пальцами в свои растрепанные волосы. Сказала, чтобы я сам раскопал ямку, у нее руки околели. Взял валявшуюся сломанную ветку, воткнул в замерзшую землю. Еще раз и еще. Минут через десять получилась песчаная лунка.

Мы взяли в ладошки наш «грех», посмотрели на него, сказали ему «грех», бережно опрокинули в мелкую готовую пропасть. Пусть грех спрячется под землей. Я засы́пал его, захоронил. Пусть там будет, а здесь его теперь нет.

Алла Алексеевна улыбнулась, бросила взгляд на получившийся холмик, спросила: он там? Под перегнившими листьями? Нет, даже там его теперь нет. Он растворился с тем, чего никогда не было. Так исчезают вещи, так исчезают действия. Никакого греха даже не было – можно возвращаться и не сомневаться ни в чем.

Ч. был похож на ухмыляющегося гнома с большим носом, ходил в круглой кепке. Улыбающиеся люди сильно различаются. Есть такие, как Сварщик, от вытянутого рта которого хочется бежать, а есть такие, как Ч., хихикающие сами с собой, раздвоенные: один шутит, другой втихаря смеется.

Ч. как-то раз показал фокус. Бар пестрил: как обычно, кто-то отплясывал, кто-то настороженно за этим наблюдал, барменша перемещалась от стойки к круглым столикам – поганкам в черном лесу с плавающими звездами от стекляшек. После того как Валера разбил старый зеркальный шар, хозяин бара купил новый, побольше. Ч. сказал, чтобы мы внимательно смотрели за тем, что он сделает, – и даже не столько за ним, сколько за остальными, как они отреагируют. Он неторопливо вышел в своей обычной кепке и длинном сером плаще, прошелся туда-сюда по танцполу, подошел к барной стойке, скользнул у столиков, вернулся к нам. Ну что, кто-нибудь посмотрел? Нет вроде. Никто на него не взглянул, как будто его там не было. Он сказал, что сделал «невидимку». Мы попросили повторить, чтобы приглядеться внимательнее. Вообще-то фокусы не повторяют, но он повторил. Точно, никто. Если кто-то и проходился взглядом по месту, где он был, то не задерживался. Ч. превратился в прозрачного призрака, неуловимого для глаз остальных людей, кроме нас. Так можно подходить и разглядывать. Все равно тебя не видно, никто не смутится и не возмутится. Ценный навык.

Не могу сказать, что сильно интересовался мировоззрением Ч. Уж больно легко можно там увязнуть, как в трясине. Да, его уроки медитации стали замечательным времяпровождением, но в целом разумные мысли от явного бреда отделялись крайне трудно. Иногда казалось, что Ч. – реальный гном, выброшенный сюда волной обстоятельств.

Ну например.

Есть три типа старых музыкальных инструментов: ударные, духовые и струнные. Уже всякие клавишные и оргáны – это прогресс и синтез, раньше такого не было. И люди тоже делятся на людей-барабанов, людей-дудок и людей-скрипок. В каждом из этих трех типов селятся демоны разных родов. И болеют люди по-разному, и умирают. К музыке их тянет не к той, на которой они построены, а наоборот: они ею заполнены и любят слушать другую. Люди-барабаны наслаждаются струнными и духовыми. Исцеляются они доливанием нужных звуков, правильным дыханием, касанием земли и огня ладонями и ступнями. Им полезно держать ладошки над костром. И дальше, и дальше, и так часами.

Когда мы познакомили Аллу Алексеевну с Ч., он внимательно посмотрел на нее и сказал, что она свистит от продуваемого ветра. Как флейта или свирель. Поэтому и мерзнет. Он ее явно напугал, принялся всматриваться и вещать. Послушала немного, потом дернулась, накинула куртку и выскочила из его квартиры. Я побежал за ней. Догнал у подъезда, объяснил, что все нормально, он всегда так. Ну да, он типа как колдун, но человек хороший – много терпел и стал таким.

Ч. устраивал смешные допросы, рассаживал нас по кругу и спрашивал. Выпытывал, кому мы завидуем по жизни, кого ненавидим. Когда до меня дошла очередь, сказал, что завидую Ихтиандру из «Человека-амфибии», хотел бы жить как он. Ненависти во мне нет, только раздражают некоторые люди, чаще всего заграничные певцы на сцене. Дима сказал, что раньше думал, будто ненавидит Снегурочку, но потом понял, что это не ненависть, а вожделение.