Праздники

Да, мне стало завидно. Ведь у меня не было ничего подобного, никакого сборника магических образов, из которого можно извлекать что-то неслышное о мире. Ты живешь, и у тебя есть скрытая подсказка. Остальные ходят и смотрят на все вокруг как есть, а ты это пропускаешь через пленку тайных знаний. А может, все не так, в альбоме нет никакого колдовства, Арсений – просто художник, он ценит мастерство других, постоянно учится у них, разглядывая произведения искусства. Это еще страннее, конечно. Живой мир куда нежнее и опаснее, прятаться от него в искусственно построенных тайниках нелепо. Небо, отраженное в разлившемся по асфальту бензине, сообщает куда больше, чем смешанные белые и синие пятна на холсте, хотя бы потому, что оно не режется во времени, а сосуществует с нами. Даже тот визг соседа по палате со спрятанной мелодией пробирает сильнее симфонического оркестра. Потому что у него в этой песне есть мучение здесь-и-сейчас, он поет от переполняющей несовместимости с миром. Арсений бы возразил. Эти пятна на холсте – не засохшая краска, а проявление человеческого духа, а человеческий дух выше облаков. Мазки не менее ценны, нежели небесные гущи, ведь человек вкладывает в них свое чувство.

Эти рассуждения мне не даются из-за постоянной растерянности.

Почему-то показалось, что тот человек в халате был не врачом, а сварщиком. Бывает же такое: видишь человека, и сразу приходит какое-то слово. И когда его увидел, внутри себя проговорил «сварщик». И его «приезжайте еще» по интонации оказалось похожим на «приходите еще» человека-мха. Все мне рады и снова ждут.

Альбом я взял с собой, чтобы передать Арсению. Но меня встретил улыбающийся Сварщик. Прямо у входа. Спросил, как дела. Хорошо. Что у нас в пакете? Да так, я просто учусь живописи, ношу с собой. И как, получается? Да, рисую уже неплохо. Тогда этот пакет полежит в ординаторской, пока ты в палате, а потом заберешь.

У него улыбка как у издевающегося фашиста из фильма.

Хорошо. Заберу потом.

Арсений сразу спросил, привез ли я альбом. Сказал, что привез, но врач его забрал. Арсений подскочил к двери, посмотрел в коридор через маленькое окошко, прошептал: «Вот сука какая».

Оглядел палату. В углах ютились люди, прижимались к стенкам. Сварщик там. А «они» здесь. «Они» здесь. Еще этот сиропный запах. Вагнер. Арсений покивал точно как тогда, в детстве, когда я спросил: «Они здесь?». Конечно, здесь, вот же «они». Все закружилось, я плюхнулся на кровать Арсения. Он подошел, погладил по голове, сказал: «Полежи, отдохни». Надо прийти в себя, пока кто-то из санитаров не зашел. Или, чего доброго, Сварщик заглянет, этот сука-фашист, и полыбится. Что тут у нас? Ага.

День тоже бывает густым, как и ночь. Стена как стена, но на ней началось представление. Сначала точки вспыхнули, как новогодний фейерверк, расширились, затем погасли. Снова и снова. Как будто кто-то плоский из-под кровати пулял праздничные бомбочки, выплескивал россыпи, праздновал свой Новый год. Из точек вылуплялись звезды, затем сияющие цветы, они становились пятнами, исчезали. Еще точки-звезды-цветы-пятна-ничто.

Арсений спросил, что я там разглядываю. Да так…

Постараюсь передать альбом в следующий раз, а сейчас надо домой. Много дел. Вагнер кивнул: «До свидания». Сварщик отдал пакет и закрыл за мной дверь. Свежий воздух подкружил голову, меня чуть не вывернуло от всего произошедшего. Хотя а что именно произошло? Ничего особенного, такая реакция организма на неприятный запах.

За тусклой стеной теремка-отделения раздался истеричный визг и следом – наигранный жутковатый хохот. Похоже, там в коридоре началась игра. Убегает колобок, догоняет серый волк.

Надо как-то прожить, чтобы сюда не попасть.

Воздух заполнялся душистым холодом и дрожал. Цыганские дома у реки посылали нам свои огоньки через ночную пыль и колдовскую копоть. Они сообщали, что всем довольны. Те, кто живет у воды, не могут быть недовольны, особенно в заморозки. Вода замедляется, и они вместе с ней – впадают в тихое ожидание. Там прекрасно все: и сгнившие храпящие лодки, и силуэты ворон, вырезанные из черной бумаги, и мы. Мы в этом. Тоже нарисованы как нежные очертания посреди темного засыпающего мира.

Ночь выдыхала и пугала нас. А нас легко напугать. Земляной монстр дышал, а мы по нему ступали тихо-тихо, чтоб не разбудить. Если проснется, опрокинет нас и по неосторожности раздавит. Сгинуть в таком месте – не самое плохое, но можно прожить как-то поудачнее. У него глаз – где медленная речка, а зрачки – те самые огни из цыганских домиков. Зайдем туда – он всплакнет и потрет глаза, скажет, попала мошка, смахнет нас, скрутит в шарики и выстрелит. Сжимаешь пальцы кругом, резко выпрямляешь, стреляешь ногтем. Вот так и мы полетим – без крыльев, как смятые комки жизненной грязи.