Праздники

Кстати, по поводу всех этих бандитов – Князя, Буры, Ежика – у меня было с кем консультироваться. Мама с начала 80‐х работала в окрестных барах, знала их всех, не говоря уже про тетю Зою. Иногда я их спрашивал, а они с хохотом рассказывали забавные истории, как о персонажах мультфильмов. В конце 80‐х спортсмены из городского общества сбились в кучку и заявили о себе. Князь – бывший чемпион области по борьбе. Бура крышевал наперсточников у вокзала. Ежик – самый темный и грустный, у него лицо как одежда – одних оттенков, он монолитный и закопанный. Помнится, спросил их про Валеру, они не поняли, о ком речь. А когда Ч. сообщил, что он из прокуратуры, переспросили. Они удивились, что этот Валера еще жив, он совсем отшибленный. Кто-то выживает, кого-то засыпают песком. Таких, как Валера, однажды должны закусать пчелы. Действительно, это похоже даже не на кино, а на мультфильмы или диафильмы с невозможными персонажами – с людьми, живущими в каморках, в шляпах-грибах и с длинными носами или говорящими тараканами.

* * *

Мама навещала Арсения в больнице два раза в неделю, а я раз дней в десять. Ехать часа два, если считать от нашей двери до двери его отделения. Сначала до станции, там час на электричке, потом еще полчаса на автобусе и еще пешком до бетонной стены, упирающейся в горизонт. За стеной – двухэтажные теремки.

Первый раз ехал туда с содроганием, предчувствием чего-то совсем жуткого. А меня впустили, провели. Залитая светом палата, тихие люди, спрятавшиеся каждый в своем углу. Арсений сидел на кровати, смотрел в стенку. Дернул головой, увидел меня, сказал «Сынок». И сразу же рассказал, как на днях лежал и смотрел в потолок. И понял, что он не в больнице, а на лесном кладбище, смотрит на колышущиеся верхушки деревьев. Из веток строятся рамки для неба. Сколько здесь таких лежит и смотрит? И у каждого своя рамка для разглядывания небесного движения. Если представить, что будешь лежать так дольше, чем будут стоять эти деревья и плыть облака? Сначала это обращается в ужас, потому что пытаешься это осознать через свое понимание времени, а потом все облегчается, ужас сбрасывается. Не будет облаков, не будет и времени, останется покой. Спросил его: а как же красота, она тоже останется? Да, покой и красота – одно и то же.

Палата пахла сладким ацетоном. А коридор – отвратной едой с кухни. Я бы не смог в этом месте провести и дня, вывернуло бы наизнанку. Спрятал нос в куртку, стал нюхать ее, синтетика проще по запаху, от нее не мутит. Отдохнул, а потом снова нырнул в запахи палаты, в зловонную жижу.

Человек в углу визгом запел, имитируя классическую музыку, видимо, Вагнера. Затем смутился и замолк. А в решетчатом окне пошел горизонтальный дождь справа налево.

Арсений раскачивался на кровати как на качелях, жалкий и трогательный. Спросил, не скучно ли ему здесь. Нет, не скучно. Человек привыкает ко всему.

Он попросил в следующий раз привезти его старый альбом, тот, что в шкафу на третьей полке. Как только я вышел из палаты, подскочил улыбающийся человек в сверкающем халате, приобнял меня за плечо, спросил, как дела. Хорошо. Ничего папа не просил привезти? Ничего. Точно ничего? Только альбом с рисунками. Человек заулыбался еще шире, показалось, что рот может вылезти из лица в бока. Не надо. Что не надо? Не надо это ему везти – поверьте, так лучше, ему лучше без альбома. Ладно. Доброго дня, приезжайте еще.

Сразу же, как вернулся, достал из шкафа тот старый альбом, пролистал. Да, это тот же альбом, что он показывал мне десять лет назад. Наверное, впервые пожалел, что не понимаю живописи и не могу оценить всю тонкость передаваемых переживаний.

Страницы затертые, с жирными следами от пальцев на уголках – видно, что перелистывали сотни раз. Пунцовые тучи, кривые смуглые лица, перегнутые дома, и все это в неестественных красках, на улице нет таких цветов. Пурпурная собака никогда не побежит по бескровной серпантинной дороге. Даже если она появится в этом мире, наверняка устыдится непохожести и спрячется. Зачем такое рисовать? Затем. Изображаются тайные кладовки мира, гораздо более важные, чем сама улица с ее привычными образами, строгими взглядами. Для кого они важны? Для Арсения, к примеру. Возможно, он гадает, листая все эти впечатления, или кодирует свое прошлое-будущее. И те художники, что работали над картинами, имели своей целью помочь разобраться в реальности именно ему. А мне остается смотреть на всю эту пестроту как на непонятный язык, смотреть и раздражаться от собственной беспомощности.