Праздники, звери и прочие несуразности

— Когда ее муж заболел, они купили Гав-Гава, и ее внимание разделилось между двумя близкими существами, а когда муж умер, она перенесла весь свой инцест, или как там это называется, на собаку. А потом собаку задавили, и она стала медленно угасать. Вы же сами видели. Приезжая к ней, я каждый раз замечала, как она сдала и постарела.

— И как, по-вашему, щенок может ей помочь?

— Еще как поможет. Он самый агрессивный из всего помета. Он будет кусать почтальона и бакалейщика, всех, кто приходит в дом, и еще у него длинная шерсть, которую он будет раскидывать по всем комнатам, и он не приучен к туалету, а значит, будет писать и какать где придется.

— Постойте, — перебил я ее. — И вы считаете, что такого щенка стоит дарить хрупкой старой женщине, к тому же потерявшей любимую собаку?

— Мой дорогой, это единственный вариант! — Урсула остановилась под фонарем, глаза ее сияли. — Гав-Гав был точно такой же. Повсюду ронял свою шерсть и, если она его не выпускала на улицу, писал в прихожей, а она потом всем жаловалась. Зато была при деле. После смерти мужа и собаки ей нечем себя занять, и она начала неуклонно… подгасать. Новый щенок всех перекусает, не исключено, что пойдут судебные тяжбы, он загадит ей весь дом, и она будет совершенно счастлива.

Я смотрел на Урсулу и, кажется, впервые понял, с кем имею дело.

— А вы милая, — сказал я, приобнял ее и поцеловал.

— При чем тут это? — Она высвободилась из моих объятий. — Просто она хорошая старушка, и я хочу, чтобы она получала от жизни удовольствие. Этот щенок ей его доставит в полной мере.

— Мне бы это не пришло в голову, — признался я.

— Еще как пришло бы. — Она одарила меня солнцеподобной улыбкой. — Вы же такой умный.

— Иногда, — сказал я, беря ее под руку, и мы зашагали по улице. — Иногда у меня закрадываются сомнения на сей счет.

Дальнейшие месяцы подарили мне много безмятежных дней. Чистота природного невежества Урсулы вызывала уважение. Довольно скоро я понял, что во избежание недоразумений лучше вывозить ее за город, чем вести в ресторан или подобное заведение. По крайней мере, кукушки, жаворонки и ежи принимали ее такой, какая она есть, — естественной и дружелюбной. А в высшем обществе она роняла кирпичи, как какой-нибудь бестолковый землекоп на стройке.

Но даже знакомство с дикой природой таило опасности. Я ей показал лесополосу с невероятным количеством птичьих гнезд. Возбудившись до крайней степени, Урсула заглядывала в каждое и ворковала над упитанными птенцами, разевавшими свои вечно голодные клювы, и даже над яйцами, буроватыми и голубоватыми. Она настаивала на том, чтобы я каждый день посещал эти места, а потом звонил ей и докладывал о переменах. Спустя несколько недель я снова взял ее с собой, и мы с ужасом обнаружили, что здесь, по-видимому, успели побывать школьники, которые разворошили все гнезда. Мертвые птенцы валялись на земле, а птичьи яйца унесли. Урсула была безутешна. Она рыдала от смешанного чувства гнева и печали, и мне далеко не сразу удалось ее утешить.

Она еще изредка всхлипывала, когда я затащил ее в свой любимый маленький бар «Циркуль и наугольник»[25]. Здесь по вечерам собирались окрестные старики, смуглые лесорубы, напоминавшие тягловых лошадей, с морщинистыми лицами наподобие скорлупы грецкого ореха и обвислыми жесткими белоснежными усами, вызывающими ассоциацию с покрытой изморозью летней травой. Я решил, что эти интересные старики отвлекут Урсулу от грустных мыслей. Еще мне было интересно посмотреть, какую она вызовет реакцию.

Вначале они сидели зажатые, неразговорчивые и настороженные, таращась на нас с непроницаемыми лицами и прикрывая руками свои пивные кружки. Меня они хорошо знали, но я привел в их прокуренный бар постороннюю — очень привлекательную девушку. Это же ересь! Неписаный закон гласил: никаких женщин в баре. Но Урсула ни о чем не подозревала, а если и подозревала, ее это не смущало. Она напудрила нос, быстренько прикончила приличную порцию джина и обвела своими сияющими лазоревыми глазами всех присутствующих. Они мгновенно расслабились и даже порой перешучивались с ней, отчасти чувствуя себя виноватыми. А потом она заметила в углу школьную доску.

— О-о-о-о! — радостно воскликнула она. — Игра в жетончики!

Старички в ужасе переглянулись, а затем посмотрели на 84-летнего патриарха, чемпиона по этому виду спорта.

— Нет, мисс, — твердо сказал он. — Эта игра называется «Брось монетку».

— Научите меня. — Она глядела на него с таким восхищением, что его смуглое лицо сделалось цвета перезрелого помидора.

— Давай, Джордж, научи мисс, — хором попросили остальные, радуясь тому, что он покраснел и переминается как школьник.

Джордж неохотно поднялся, и они вдвоем с Урсулой подошли к столу, на котором лежала доска.