Пражские сказки

Совсем отключить телефон – не вариант. Номер рабочий, на него звонят коллеги и мама. Заблокировать этот номер – всплывет другой, все не заблокируешь. А значит, придется терпеть и думать о том, что случится, когда блаженные недели работы закончатся и придется возвращаться в Москву.

Придется ведь, как ни крути.

Даша больше не могла смотреть на свое перекошенное лицо в зеркале. Она отвернулась, убрела на диванчик, свернулась там клубочком и горько, от души зарыдала.

Почему, почему ей так не везет? Почему она такая дурочка, которая вечно наступает на одни и те же грабли и ничему, совершенно ничему не учится?! Можно было бы остановить все это, распознать, а она вляпалась, и теперь никто, кроме нее самой, не разрешит сложившуюся ситуацию. А как ее можно разрешить?

Даша плакала и плакала; слезы лились из глаз, носового платка не было… Нащупав рядом что-то мягкое, похожее на полотенце, Даша уткнулась носом в эту мягкую, хорошо пахнущую тряпочку и зарыдала еще пуще.

Хорошо, что никого нет…

– Наверное, случилось что-то не слишком приятное, если вы рыдаете в мою рубашку?

Даша, всхлипнув, подняла голову: у диванчика стоял Матвей Тихомиров и смотрел сверху вниз. Стало стыдно, мгновенно заполыхали щеки, а пахучее полотенчико действительно оказалось вельветовой рубашкой Матвея, так неосмотрительно тут забытой. Вот позор – обмазать соплями одежду известного актера! Такое не забудут.

– Извините, – пробормотала Даша и села. – Извините, я… я постираю.

– Эй! – Он сбросил сумку с плеча на пол и присел, оказавшись таким образом даже ниже собеседницы. – Я не нападаю, ладно? Я спрашиваю. Что случилось, Дарья?

Матвей Тихомиров никогда не считал себя особенно мягким человеком.

Мягкий да добрый – это вон князь Мышкин, а он, Матвей, таких блаженных высот в жизни не достигнет. У него имелась собственная разновидность доброты, которую он успешно исповедовал всю свою жизнь и от которой либо страдал, либо обретал немыслимые блага. Матвей считал, что стоит видеть в людях, окружающих его, хорошее, пока они не соизволят доказать обратное. Однако садиться себе на шею он не позволял никому.

Стоит позволить – и душевное спокойствие, которое, конечно, у актера никакое не спокойствие, а вечное волнение, вечный зов – так вот, весь этот тщательно культивируемый личный пруд с драгоценной ряской всколыхнется, расплещется, лягушки брызнут во все стороны, и собирай их потом по кустам.

Матвей Тихомиров очень любил своих внутренних лягушек.

В самом деле, каждого к пруду не позовешь. Кто-то пластиковую бутылку кинет, кто-то ноги ополоснет, кто-то просто подойти побоится, так как ни плавать, ни любоваться природой не умеет. А значит, забор с красноречивой надписью «Achtung! Minen!»[2], колючая проволока по периметру, а надо всем этим пустить порхать бабочек и рядышком бегать пушистых котят, чтобы никто не заподозрил, как оно там внутри. На деле выходило по-другому. Мины ставились плохо, так как Матвей продолжал любить людей и видеть в них лучшее. Вот котята и бабочки получались удачно. А иногда хотелось плюнуть на все да и открыть калитку – заходите, люди добрые, мои лягушки вам рады, вон как слаженно хором поют. На деле это приводило обычно к тому, что он снова наталкивался на чужой непонимающий взгляд и калитку поспешно захлопывал.

А хуже взгляда – еще и стандартные варианты развития ситуации.

От этой, только что возникшей, он не ждал ничего хорошего.

Хотя вот обидно! Гримерша Дарья ему нравилась. Во-первых, она была неглупая и добрая, а может, тоже талантливо умела рисовать котят на заборах. Но невозможно, невозможно так удачно работать с людьми, если их не любишь. Во-вторых, она была симпатичная. Эти короткие волосы, выкрашенные в оттенки пепла и шоколада, и глаза – зелено-голубые, прозрачные, и полные губы. Она все время таскала что-то яркое – шарфик, браслет, подвеску; всплески цвета и света привлекали сорочий интерес Матвея, болезненно внимательного к мелочам. И в-третьих, что было немаловажным аргументом, – она перед ним не заискивала.

Матвей терпеть не мог этих остекленевших глаз и глупых улыбок, хотя и понимал хорошо, как на людей, не имеющих отношения к искусству вообще и к кинопроизводству в частности, может действовать общество человека, чего-то на сей ниве достигшего. Он не презирал своих фанатов – наоборот, относился к ним исключительно доброжелательно, черпал вдохновение в их восхищении и никогда не считал великим трудом перекинуться с ними парой слов и подписать протянутые фото. Родители еще в детстве объяснили Матвею одну простую вещь: если ты сделал добро людям, дай им возможность выразить тебе благодарность, и в свою очередь будь благодарен им за нее. Это вечный круг, который всем приносит только хорошее.