Преданность. Повесть о Николае Крыленко

Подсудимый сжался, втянул голову в плечи, будто хотел спрятаться за барьером, раствориться, исчезнуть, чтобы все, кто сейчас смотрел на него, вдруг забыли о нем, как если бы его не было совсем, никогда не было. Это явилось бы лучшей наградой и самым мягким наказанием за все его преступления. И, словно угадав его желание, Николай Васильевич сделал паузу, сказал про себя: «Революционеры не злопамятны, но они обязаны всегда помнить об изменниках святому делу, чтобы в будущем ни у кого, кто действительно желает добра людям, не появилось мысли предать забвению зло. Зло бессильно, если о нем помнят».

— Товарищи! — голос Николая Васильевича обрел жесткость. — Декрет о трибуналах говорит, что задача революционного трибунала — ограждать интересы революции. Я полагаю, что все мною сказанное в достаточной мере обрисовало, что представляет собой подсудимый по степени своей опасности, и каждый из вас, кто согласится со мной, с моим анализом поведения Малиновского и причин* которые опять толкнули его к нам, каждый из вас будет далек от всяких колебаний при вынесении приговора, который неизбежно ждет подсудимого…

«Неизбежно… Неизбежно… Неизбежно», — пульсировало в голове Романа Вацлавовича. Перед его глазами колебался огромный черный круг, в котором мелькали какие-то лица, возникали, расплывались, снова появлялись. Словно сквозь сон слушал Роман Вацлавович государственного обвинителя:

— Человек, который нанес самые тяжелые удары революции, который поставил ее под насмешки и издевательства врагов революции, а потом пришел сюда, чтобы здесь продемонстрировать свое раскаяние, я думаю, он выйдет отсюда только с одним приговором, этот приговор — расстрел.

Смысл последнего слова не сразу дошел до Малиновского. Он опять сидел неестественно прямо: черный круг бешено вращался перед его глазами, все более и более сжимаясь, пока не превратился в маленькое темное отверстие дула. Что было потом? Он, кажется, что-то говорил, о чем-то просил. Что?.. О чем?..

— Пошли. — Широкая ладонь легла на его плечо.

— Куда? — шевельнул белыми губами Малиновский, качнулся и сделал неверный шаг вперед, с трудом подтянул вторую, внезапно онемевшую ногу. Следом за ним двинулся конвоир.

Революционный трибунал ВЦИК приговорил Р.В. Малиновского к расстрелу. Приговор был приведен в исполнение.

Глава восемнадцатая ПРОКУРОР РЕСПУБЛИКИ

42

Ночью прошел обильный дождь с громом и молниями, чисто прополоскал город — и теперь было прохладно. Это бодрило. Упруго нажимая на педали старенького «дукса», Николай Васильевич выехал на главную улицу и тут же притормозил, очарованный: будто отделившись от одного из соборов, над крышами зданий поднималась золотая маковка солнца. С ленцой добродушного улыбчивого человека оно поглядывало сквозь ласковый прищур на землю, и под его лучами блестели мокрые тротуары, ярко зеленели куртинки молодой травы по обочинам мостовой, искрились капельками-слезками и почему-то пахли укропом.

— Красота какая… Удивительно! — пробормотал Николай Васильевич, кивнул милиционеру, помахал рукой стайке ребятишек, высыпавших из арки респектабельного дома, и покатил по влажной брусчатке в сторону здания, где не так давно заседал грозный Революционный трибунал.

Республика отстояла завоевания Октября. Этому способствовала экономическая политика, которую проводила партия в годы интервенции и гражданской войны, — политика «военного коммунизма». Но она была временной мерой. Страна переходила на мирные рельсы. Новый этап переходного периода от капитализма к социализму потребовал от партии выработки новой экономической политики, новых форм и методов социалистического строительства.

Появилась возможность вплотную взяться за создание единой судебной системы. Разработкой проекта о положении прокуратуры и занимались теперь юристы под руководством Николая Васильевича. Кое-что прояснилось, налаживалось, и на сердце у него сейчас было не то что бы легко, но все же нечеловеческое напряжение времен «военного коммунизма» несколько ослабло, можно было сравнительно спокойно поразмышлять.

Крутой поворот в политике Советской власти начал сказываться даже на облике Тверской улицы. Некогда намертво заколоченные, витрины магазинов теперь зазывно распахивались каждое утро, выставляя для всеобщего обозрения товары, которые появились словно по мановению волшебной палочки. На прохожих глазели манекены — в кепи, шляпах, даже в котелках, извлеченных из нафталина, одетые в платья и добротные костюмы-тройки. В продуктовых лавках и лавчонках — гирлянды колбас, окорока, головы сыра; на каждом углу, соперничая друг с другом, пыжились паштетные и прочие забегаловки. Все это, обильное и жирное, лоснилось торжествующим самодовольством. Пусть пока порезвятся расторопные нэпманы — главное достигалось: голод приглушен, налаживалось производство товаров ширпотреба, дети становились снова детьми. Будет Россия социалистической, будет!