Преданность. Повесть о Николае Крыленко

«Дукс» подпрыгивал на тугих залатанных шинах. Лицо Николая Васильевича озаряла мальчишеская улыбка. В рубашке с закатанными рукавами, в сандалиях на босу ногу, он меньше всего походил на ответственного работника.

У него была служебная машина, но пользовался он ею редко. Обывателю это казалось странным: государственный обвинитель, гроза заговорщиков и предателей, а раскатывает на велосипеде, словно какой-нибудь гимназист, и кабинета своего до сих пор не имеет, принимает сотрудников и посетителей в чужом отделе, как бедный родственник.

До недавних пор каждое утро у входа в здание трибунала его непременно поджидал сухопутный моряк Седойкин. Не говоря ни слова, он переворачивал велосипед вверх колесами и принимался придирчиво осматривать. Иной раз журил Николая Васильевича:

— Одно слово — интеллигенция. Это вам, товарищ прокурор, не какой-нибудь судебный процесс, а механизма марки «Дукс», он обхождения требует. Где вас угораздило такую восьмерку завернуть? — в последнее время в разговоре с Николаем Васильевичем Мирон частенько мешал «вы» и «ты». Иногда ему казалось, что «ты» по отношению к такому большому человеку звучит недостаточно уважительно, то вдруг смущался официально-вежливого обращения к своему близкому товарищу, другу, с которым в свое время достаточно, по самые ноздри, хлебнул окопной жизни. — Не можешь, что ли, ездить поаккуратней?

— Задумался вчера вечером и наскочил на тумбу.

— Как еще голова целой осталась…

— Я же не нарочно, — каялся Николай Васильевич, — ты уж, будь другом, выправь.

— Ясное дело, так не оставлю, только вдругорядь не налетай. Вот уйду из юстиции, чего без меня делать станете?

— А ты не уходи.

— Кузнец я, мое место на заводе або на фабрике. Да и контра вроде бы поутихла, поприжали мы ее с тобой, Васильевич.

Мирон, казалось, вполне прижился на новом для него месте. Все, что происходило в трибунале, живо его интересовало, и порой, пользуясь близким знакомством с Николаем Васильевичем, он довольно самонадеянно высказывал «некоторые мысли по вопросам судопроизводства». Николай Васильевич выслушивал его с полной серьезностью. Но однажды Мирон взмолился:

— Отпусти ты меня, товарищ Крыленко, на завод, сделай такую божескую милость! Осатанела мне винтовка в империалистическую и в гражданскую, руки по мирному железу истосковались.

— А что, уже получил приглашение на какой-нибудь завод?

— Для кузнеца всегда работа найдется. Если хочешь знать, я тебе из железа любое кружево свяжу, оно у меня в руках мягкое делается, как воск. — Мирон полузакрыл глаза и пошевелил перед лицом Николая Васильевича своими заскорузлыми, опаленными махрой пальцами. — Хочешь, земной шарик сплющу в колесо и дышло в него вдену?

— А другой конец — в Юпитер? — улыбнулся Николай Васильевич. — Знатная получилась бы колесница! Ладно, уговорил, распоряжусь, чтобы не задерживали.

— Вот спасибо, товарищ мой дорогой! Спасибо за то, что понял, где мое настоящее место. А в случае чего — имей на меня надежду. У меня на контру глаз сильно заостренный, если вредительство или еще что — не допущу. Я так понимаю: раз рабочий класс взял власть в свои руки, то он и должон в первую очередь ее оберегать от разной контры и мировой буржуазии. Правильно я понимаю?

— Правильно понимаешь. Пожалуй, на заводе принесешь больше пользы. Только хочу предупредить: бдительность бдительностью — без этого нам нельзя, — но смотри, как бы она у тебя не обернулась излишней подозрительностью. Впрочем, у нас с тобой еще будет время поговорить обо всем, а теперь иди устраиваться на свой завод. Ну, бывай здоров, Мирон Седойкин, и помни, о чем мы с тобой толковали, подумай на досуге. — Сказал так и тут же почувствовал, что не очень-то душевно получилось, задержал руку Седойкина в своей руке. — Все хочу спросить, как там Анюта?

— Спасибо, Николай Васильевич. Все обошлось благополучно: хлопчиком обзавелись. Колей назвали.

— Тезка, значит. Ну вот — рабочему классу пополнение.

Николай Васильевич прислонил велосипед к стене, а сам присел на ступеньку крыльца. Было еще рано, и он позволил себе эту роскошь, перед тем как погрузиться в свои дела. Ему казалось, что вот сейчас на крыльцо выйдет сухопутный моряк в генеральском кителе и примется разносить непрактичную интеллигенцию. И верно, вышел, только не Седойкин, а совершенно не знакомый паренек, сказал, прищелкнув каблуками:

— Товарищ старпопрокрес, вам срочный пакет.

— Хорсейбуд, — серьезно кивнул Николай Васильевич, — я хотел сказать: хорошо, сейчас буду. А вообще-то я — старший помощник прокурора Республики. Или проще — товарищ Крыленко. Нет ли у вас, товарищ…

— Басов-Майский.

— Нет ли у вас, товарищ Басов-Майский, суровой нитки с иголкой? — Николай Васильевич нагнулся и пошевелил большим пальцем правой ноги — сандалия ощерилась. — Зацепил по дороге и оторвал подошву.

— Это я мигом, товарищ Крыленко!

— Вот и славно. Найдете меня в дальнем кабинете.