Преданность. Повесть о Николае Крыленко

…Прямо на Ильича, подозрительно обнюхивая своей острой мордочкой воздух, вышла ярко-рыжая красавица лиса. Посыпанные снегом молодые елочки закрывали от нее Владимира Ильича. Лисица шла прямо на него, а он, вместо того чтобы использовать момент для быстрого и меткого выстрела, весь так и застыл и смотрел, не отрывая глаз, на подходившего зверя, смотрел и… не стрелял. Лисица остановилась, повернувшись к нему головой. Тогда Владимир Ильич тихонько начал поднимать ружье. Этого, конечно, было достаточно для того, чтобы зверь моментально, как молния, повернулся, махнул хвостом и скрылся.

— Почему вы не стреляли? — спросил Николай Васильевич.

— Она была так хороша и красива…

Теперь он болен. Серьезно болен.

Вот она, причина тревожного состояния, вот отчего не работалось сегодня Николаю Васильевичу. Во время последней встречи он едва сдержался от невольного вопроса: «Как вы себя чувствуете, Владимир Ильич?» Сдержался, потому что знал — не любил Ленин соболезнований. Лицо у него было землисто-бледным; темно-карие глаза, обычно удивительно живые, веселые, сейчас смотрели — от глубоко запрятанной боли — строго, почти сурово. Один уголок его воротничка был подвернут — такой небрежности в туалете Николай Васильевич никогда раньше не замечал за своим старшим другом, хотел сказать ему об этом, но промолчал. Должно быть, желая вывести его из замешательства, Ильич через силу улыбнулся:

— Как дела, товарищ Абрам? На охоту не собираетесь?

— Нет времени, Владимир Ильич.

— Ну, батенька мой, это никуда не годится. Времени не хватает тогда, когда ничего не делаешь. — На какой-то миг в его глазах появилась улыбка и тут же погасла. Простившись, он ушел к себе в кабинет.

И вот уже несколько дней врачи не пускали к нему.

Николай Васильевич взял папиросу из пачки, помял ее пальцами, будто собираясь закурить, переломил надвое и положил в пепельницу. Все это он проделал совершенно машинально, мысли его были заняты другим.

Нет, не случайно член ЦК эсеровской партии Донской обратил на нее внимание. Из четырех исполнителей она больше всех подходила для этой цели. О, как она негодовала, когда Усов не выстрелил в Ленина в Алексеевском народном доме! Покрывшись неестественно ярким румянцем, она кричала истошно и зло:

— Подлый трус!

Ей было невдомек, что это не трусость. Тогда в Народном доме Усов протиснулся к самой трибуне, у него в кармане было оружие, но он забыл о нем, забыл, зачем пришел сюда, он слушал Ленина вместе с другими рабочими затаив дыхание.

Николай Васильевич придвинул к себе стопку чистой бумаги, начал писать:

«Мы установили, что Усов и Козлов не стреляли, что Зубков не хотел стрелять; они были убеждены, что выстрелить не могли, потому что у них рука на Владимира Ильича не поднималась. Так поступили рабочие. Так было до трагического дня тридцатого августа: Новиков помог задержать толпу, Каплан стреляла, покушение свершилось, и Владимир Ильич был ранен.

Для истории мировой революции, для спасения русской революции этот трагический день — один из самых тяжелых и самых опасных, которые когда-либо переживали русский рабочий класс и революция. О, если бы эти люди поняли весь ужас того, что было совершено в этот день, ощутили хоть сегодня всю степень опасности, которой в этот день они подвергли российскую революцию, русский рабочий класс и все его завоевания!.. Они бы поняли, что если бы в борьбе, которую мы вели и ведем, в этой борьбе за спасение русской революции не было бы Владимира Ильича, не было бы его ясного ума, не было бы его железной воли, вся эта проклятая буржуазная сволочь терзала бы сейчас трупы тысяч русских рабочих и сотен тысяч русских крестьян… Ужас этого дня, тридцатого августа, мы чувствуем еще теперь, так как результаты этого дня и до сих пор сказываются. В тот же момент трагедия была еще ужасней. Поняли ли они?! Об этом даже думать нельзя спокойно…»

Он видел их всех, некогда надменных и самонадеянных, видел каждого в отдельности во время допросов и очных ставок, теперь предстояло увидеть всю эту человеческую мразь на процессе. Он найдет в себе силы говорить спокойно, он будет оперировать фактами, заставит понять и прочувствовать всю низость совершенных ими преступлений против свободного народа и его вождей.

— Вам придется за все ответить сполна, господа, вам не помогут никакие ухищрения. — Это Николай Васильевич подумал вслух и не узнал своего голоса: таким глухим был сейчас его обычно звонкий, по-мальчишески задорный голос. Он сплел пальцы рук, уткнул в них колючий подбородок и так сидел долго, потом решительно открыл папку с фиолетовой надписью в правом верхнем углу: «Дело правых эсеров».

43

По случаю успешного завершения работы над Положением о прокуратуре был устроен выходной. Елена Федоровна колдовала над праздничным пирогом; Марина в обнимку с плюшевым зайцем еще досматривала свои младенческие сны; а Николай Васильевич, расстегнув ворот и закатав рукава рубашки, сидел за столом, что-то чертил-писал и вполголоса напевал всякую всячину:

Парень из юстиции

Был лишен амбиции.