Преданность. Повесть о Николае Крыленко

Отчего же он лишен? —

Жить на свете хорошо!..

Его перо, между тем, вычерчивало какие-то замысловатые фигуры, линии, столбики разной величины.

Парень из юстиции

Не служил в милиции…

Несколько штрихов — и возникла Спасская башня с двуглавым орлом на верхушке. Эти орлы все еще парили над Красной площадью, напоминая людям о недавнем прошлом. Башенка чем-то не понравилась Николаю Васильевичу, он зачеркнул ее, нарисовал другую и увенчал пятиконечной звездой. Николай Васильевич в эту минуту и не подозревал, что через несколько лет все башни Московского Кремля будут украшены рубиновыми звездами.

Елена Федоровна заглянула ему через плечо, провела по его щеке белым от муки пальцем:

— Послушай, «парень из юстиции», чем это ты увлекся?

— Постигаю основы зодчества, — улыбнулся он, — пора бы тебе уяснить, душа моя, что принцип золотого сечения — гвоздь всякого произведения искусства. А если серьезно, то пятый пункт нашего проекта — это и есть золотое сечение Положения о советской прокуратуре. Без него все здание рассыплется. Вот смотри, как он выглядит в окончательной редакции: «В непосредственном подчинении Прокурору Республики в каждой губернии и области состоит прокурор по назначению Прокурора Республики, как из работников центра, так и из числа кандидатов, выдвигаемых руководящими местными органами. Увольнение, перемещение и отстранение от должности прокурора производится Прокурором Республики». Вам ясно, товарищ мой Галина, что этим самым обеспечивается централизация прокуратуры, единая социалистическая законность?

— Мне ясно, что волноваться нет причин. Проект утвержден Наркомюстом, тебе поручили сделать доклад на сессии ВЦИКа, а сейчас не мешало бы и отдохнуть, — говорила Елена Федоровна, но заметив, что муж углубился в текст законопроекта, отошла, осуждающе покачивая головой.

Пожалуй, и сегодня Николай Васильевич просидел бы весь день за письменным столом, если бы не Иван Ситный.

Медведяка нагрянул без всякого предупреждения. Вошел, шумно поздоровался, пророкотал:

— А что, здесь проживают Крыленки? — и облапил Николая Васильевича своими ручищами: — А ты ничего себе, товарищ прокурор, можно сказать, в полной комплекции, крепенек груздок и, полагаю, в хорошем расположении духа. Чем это у вас так духовито пахнет? — завершил он свое приветствие неуклюжим комплиментом хозяйке. Разбуженная Марина терла кулачками глаза и с опаской поглядывала на бородатого великана. — Проснулась, красавица? А у меня для тебя что-то есть. Угадай…

— Конфетка? — осмелела девочка.

— Нет. Конфеты — баловство. От них зубы портятся. — Медведяка порылся в своем громадном портфеле — скажите на милость, портфелем обзавелся, как руководящим товарищем стал! — извлек сверток, развернул его и поставил на свою ладонь-лапищу крошечные туфельки. Подмигнул Маринке: — Эту самую обувку мне прислал сам персидский падишах!

— Какая прелесть! — всплеснула руками Елена Федоровна. Туфельки и впрямь были восхитительные: ковровые, узорчатые, отороченные нежным белым мехом и со слегка загнутыми кверху носочками. — Нет, серьезно, где вы их раздобыли?

— Один дружок, бывший контрабандист, подарил.

— Да вы садитесь, пожалуйста, Иван Францевич.

— Непременно сяду. — Медведяка снял фуражку и осторожно опустился на венский стул — тот жалобно скрипнул.

Сделавшись заместителем директора конезавода, Иван Ситный лишь внешне немного изменился: ходить стал вальяжно, усы сбрил, а бороду холил. Во всем остальном он остался прежним Медведякой, не возгордился, вникал во всякую мелочь. Бывало, поднимется чуть свет, обойдет конюшни, где сена в ясли подбросит, где возьмется за скребок — и ну чистить-оглаживать какого-нибудь жеребчика. Однажды до того увлекся, что не заметил, как заплел гриву одной лошадке в мелкие косички. Спохватился, воровато оглянулся: не видел ли кто? Увидели. Подпасок подсмотрел и растрезвонил. После этого случая Иван Францевич несколько дней не показывался у конюшен, но потом принялся за старое, правда, косичек больше не заплетал.

О делах на конезаводе он считал непременным долгом извещать Николая Васильевича обстоятельным письмом, хотя и понимал, что у того и своих забот предостаточно. И вот заявился собственной персоной, хитренько поглядывал на Николая Васильевича из-под своих шубеек-бровей, подшучивал над Маринкой:

На Маринки именины

Испекли пирог из глины…

Дети безошибочно угадывают истинную доброту: Маринка завладела башмачками, надела их, прошлась по комнате, подбоченясь, потом лукаво спросила:

— Это вы мне насовсем или понарошке?

— Навечно и безвозмездно! О чем разговор? Я, Марина Николаевна, ребятишков никогда зря не обнадеживаю, носи на здоровье. — И Николаю Васильевичу: — Помнится, Васильич. ты имел желание на конях прокатиться, дак я не забыл, приехал по такому случаю на паре. Справный шарабан, с кожаным верхом-покрышкой, только малость порыжевши, а рессоры — пух-перина!