Преданность. Повесть о Николае Крыленко

Лицо у анархиста было мужественным, с тяжелым подбородком и большим красноватым шрамом через всю правую щеку. Спросил его, откуда такое украшение, он ответил:

— Это память об одной драке, когда я боролся с проклятым самодержавием стихийно и еще не был анархистом. Позже, когда мою собственную душу испещрили лиловыми шрамами, я понял, что к чему. И ты поймешь. Я в этом не сомневаюсь.

Он говорил убежденно, категорично, как человек, твердо знающий свою цель и свое назначение на земле. И это мне понравилось. Я даже парашу выносил за ним, будто выполнял невесть какое важное поручение.

Меня выпустили раньше, и я больше с ним не встречался, но воровать бросил, устроился на завод.

Уже тогда я обладал некоторыми организаторскими способностями. Жизнь к тому времени уже основательно тряхнула меня, и я имел довольно четкую цель: большевиков уважали, и я решил с их помощью добиться уважения к себе. Меня заметили, вскоре я стал социал-демократом, прошел необходимую выучку. У меня был хорошо подвешенный язык: на собраниях меня слушали внимательно. Я умел убеждать людей даже в том, в чем не был сам достаточно уверен. И хотя говорят, что ораторами не рождаются, я, судя по некоторым приметам, был именно прирожденным оратором. Когда товарищи по организации поручали мне то или иное дело, я старался выполнить его не только аккуратно, но и с блеском. Один раз приклеил на спину городового революционную листовку. А когда мне было поручено доставить партию нелегальной литературы, это необычайно укрепило мои симпатии к новым товарищам. Они верили мне и ожидали от меня такой же веры в них.

В то время я еще не был Эрнестом, Портным, не носил таинственной клички Икс. У меня были тогда другие, партийные клички. Называть их не буду. Дело в том, что, несмотря на свое полное и бесповоротное падение, я сохранил к ним известное уважение, даже не уважение, а нечто такое, чему не логу подобрать подходящего названия. Они и сейчас сохранили для меня некий аромат, как полузабытое материнское «Ромик» или «Рыжик». Так называла меня мать в ласковые минуты. Меня уважали мои новые товарищи, и я отвечал им взаимностью. Не хочу, чтобы даже тень упала на мои конспиративные партийные прозвища, пусть лучше полощется в грязи истории моя настоящая фамилия, которую я, впрочем, тоже пока не называю, умалчиваю, так сказать, из соображений творческого порядка, пусть перед читателем некоторое время маячит извечный вопрос: «А кем же он был на самом деле?»

Глава шестая ТОВАРИЩ ГАЛИНА

14

В поезд, следующий из Петербурга в Киев, села женщина лет двадцати шести. В этой миловидной, изысканно одетой даме с манерами избалованной барыньки трудно было узнать Елену Федоровну Розмирович, которая не так давно участвовала в совещании партийных работников в Кракове, на квартире самого Ульянова. Со стороны могло показаться, что она отправилась в увеселительную поездку. Об этом свидетельствовали два добротных чемодана, которые носильщик внес в вагон первого класса и почтительно поставил на полку. В дороге она изредка выходила, чтобы постоять в коридоре у окна, а остальное время сидела в купе и томно обмахивалась изящным веером тонкой ручной работы. Только один раз она попросила проводника принести ей чай, причем сказала это с милым акцентом, с каким говорят по-русски француженки, из чего проводник заключил, что она иностранка. Он ошибся только наполовину: Елена Федоровна действительно долго жила за границей, и в Париже тоже, выполняла различные поручения Заграничного бюро ЦК. Теперь, выполняя поручение Ленина, она ехала в Киев. Предстояла работа по подготовке заграничного совещания ЦК по привлечению слушателей в партийную школу. Это было поручено именно ей потому, что в свое время — в седьмом — девятом годах — она работала секретарем Юго-Западного областного железнодорожного бюро киевской организации РСДРП.

Она вышла из вагона и, велев носильщику нанять экипаж, присела на скамью в зале ожидания. Вскоре подкатил лихач, и она, распорядившись погрузить свои чемоданы, непринужденно откинулась на спинку кожаного сиденья. Чемоданы были наполнены туалетами и книгами, а все, что ей надлежало передать товарищам, она постаралась запомнить, лишь один документ — листок папиросной бумаги — был спрятан у нее на груди.

Коснувшись плеча извозчика красивым зонтиком, велела ему ехать. Она и предположить не могла, что извозчик был подставным лицом! Поездка ее была строго законспирирована, о ней знал лишь очень узкий круг товарищей. И теперь она задремала под мерное покачивание пружинистого сиденья.

Они проехали несколько кварталов, и когда до места, где она предполагала сойти, оставалось рукой подать, извозчик вдруг ударил коня и свернул в переулок.

Это было так неожиданно, что она с искренним изумлением вскинулась:

— Что за фокусы?

«Извозчик» обернулся, усмехнулся в бороду:

— Сходите, барышня. Приехали.

— То есть как приехали? Ты забыл, куда тебе велено?

— Ничего я не забыл.

Он начал слезать с козел, а она, воспользовавшись этим, быстро вынула заветную бумажку, скомкала ее и сунула в рот.