Преданность. Повесть о Николае Крыленко

— Нет-нет, я тоже пойду на свидание, только, конечно, с другим человеком. — Елена Федоровна лукаво глянула на мужа, потом пояснила: — Здесь неподалеку живет один мой знакомый железнодорожник. Я знаю его по работе в киевской организации, он наверняка поможет устроить дело с жильем для наших подопечных. Или нет, я, пожалуй, и в самом деле пойду отдохну. А к этому железнодорожнику ты направь кого-нибудь из тех, кто не назван в подметном письме… Это ты хорошо придумал с поступлением на юридический — отличный громоотвод!

— Умница. Иди отдыхай, а если появится охота — поройся в моих фолиантах, возможно, и впрямь из тебя со временем получится дельный следователь.

— Я постараюсь, — тоже шутливо ответила Елена Федоровна, однако сердце у нее болело. Раньше она попросту его не замечала. Придя домой, она прилегла на кровать и тотчас уснула.

Глава седьмая ОТСТУПНИК

Дума. Декабрь двенадцатого года. Малиновский вскочил со своего места и почти подбежал к трибуне, оглядел депутатов, встряхнул головой, отбросив набок волосы, и торопливо начал читать декларацию, подготовленную фракцией:

— «Вступая на трибуну Четвертой Государственной думы, социал-демократическая фракция заявляет, что ее деятельность будет неразрывно связана с деятельностью социал-демократической фракции прежних созывов.

Наши предшественники во всех трех Думах энергично выступали против милитаризма, и в полном согласии с ними и с социалистическим Интернационализмом мы, стоя в настоящее время лицом к лицу с разгоревшимся на Балканах пожаром, от имени российского пролетариата со всей энергией протестуем против попыток господствующих реакционных и либеральных классов России втянуть Россию в войну под каким-нибудь предлогом. Мы присоединяемся к социалистическому конгрессу в Базеле и вместе с пролетариатом всего мира объявляем войну войне…»

Если до сих пор в зале стояла настороженная тишина, то в этот момент справа возник шум. Малиновский умолк, выражение его лица как бы говорило: «Ничего, кроме возмущения, я не ожидаю от вас, господа».

— Довольно! — раздался пронзительный фальцет справа.

— Довольно! — вклинился другой голос, басовитый, с хрипотцой.

Малиновский усмехнулся, отбросил волосы движением головы и хотел было продолжать, но его остановил председатель Думы Родзянко. Тучный и, казалось бы, неуклюжий, он живо повернулся к трибуне всем своим массивным торсом.

— Член Государственной думы Малиновский, — перекрывая шум и голоса справа, зычно сказал он, — благоволите держаться в пределах вопроса.

— Я читаю декларацию социал-демократической фракции, — отпарировал Малиновский, пригладил волосы и продолжал: — «Социал-демократическая фракция вполне понимает и сочувствует стремлениям балканских народов освободиться от опеки великих держав, господствующие классы которых в своих корыстных целях стараются увековечить культурную, экономическую и политическую отсталость и раздробленность балканских народностей…»

Читая, Малиновский изредка посматривал в зал, словно опасался, что его опять прервут. И действительно, снова зашумели справа. Родзянко позвонил, призывая к порядку, но выступающего было не так просто сбить, на трибуне он держался с достоинством. Природный ораторский дар и текст самой декларации вселяли в него уверенность. Депутаты теперь слушали внимательно, вели себя благопристойно, даже те, которые справа. Лишь иногда скрипело кресло под председателем, который, зажав в руке колокольчик, смотрел сбоку на выступающего, смотрел настороженно и напряженно. «Левые» будто застыли. Они сидели водном ряду недвижно лишь депутат Бадаев делал какие-то пометки у себя в блокноте.

— Довольно! — вдруг снова взвизгнул фальцет справа. Родзянко поднял было руку, чтобы позвонить, но почему-то передумал и осторожно поставил колокольчик перед собой. «Довольно! Довольно!» — слышались крики, но Малиновский продолжал читать спокойно, только темп его чтения несколько замедлился:

— «…В переполненных тюрьмах политические пленники реакции подвергаются таким издевательствам, пыткам и актам варварской мести, которые были немыслимы в до-конституционное время. Мы стали очевидцами таких преступлений правительства, как массовый расстрел ленских рабочих в угоду их беззастенчивым эксплуататорам. И весь этот безграничный произвол находил себе неизменное одобрение большинства Третьей думы. То же большинство довело до пышного расцвета систему натравливания одной национальности на другую, с тем чтобы легко было разделаться со всеми ими. Особенно дикую форму приняла травля еврейской народности, для этого не постеснялись сделать попытку восстановить легенду мрачного средневековья, пустив в ход кровавый навет о ритуальных убийствах…»

Родзянко прервал:

— Член Государственной думы Малиновский, я просил бы вас выбирать слова.

Но тут раздалось слева требовательное: «Просим!» И тогда Родзянко начал яростно трясти своим звонком. Это подействовало на выступающего. Теперь он читал декларацию с еще большими паузами, проглатывал слова и пропускал даже целые фразы: