Преданность. Повесть о Николае Крыленко

— Мухомор — королевский гриб, будто в мантию нарядился. И в ядовитости ему не откажешь! — рассмеялась Елена Федоровна.

Если бы кто-то посторонний оказался поблизости, то он не заметил бы ничего подозрительного. Встретились грибники, беседуют, шутят. Одеты в самый раз, палки в руках, чтобы ими траву-листья разгребать-ворошить.

«Побродить бы здесь вдвоем с Колей в доброе время!» — подумала Елена Федоровна. Они как-то выбрались в лес, так Николай радовался, будто ребенок. Особенно любил он охотиться за опятами, даже груздь за гриб не считал, растут опята плотными семейками, один к одному, словно ребятишки о чем-то шушукаются, склонившись друг к другу, в считалочку играют: «Стакан, лимон — выйди вон, лимон покатился — стакан разбился!» Найдет Николай такую семейку и стоит любуется, потом осторожно срежет, чтобы грибницу не повредить. В Швейцарии обязательно по лесу побродим, размечталась Елена Федоровна. И представилось ей, как они с Николаем вошли в этот неведомый, распрекрасный швейцарский лес. Никакой тебе слежки, ни опасений ареста. Ходи себе и любуйся. А кругом пташки поют-заливаются, кузнечики стрекочут, на солнце сверкает росинками-слезинками паутина, а на ней огромный паук сидит, притаился, как жандарм, но совсем не страшный. И воздух. Ах, какой там воздух!.. А Николая что-то нет.

Потом пришел Николай Васильевич, а немного погодя — Медведяка.

— Кажись, все ладно, — сказал он, — пошли в корчму, там до темноты подождем и двинем, благословясь. — Пристально посмотрел на Елену Федоровну, затем на своего друга, улыбнулся в бороду, крякнул со значением.

Корчма — это была совсем не корчма, а обыкновенная охотничья избушка — внутри оказалась довольно просторной и уютной. Построили ее, должно быть, контрабандисты в давние времена, на всякий случай имелся погребок с потайным ходом. Треть избушки занимала обширная русская печь.

Медведяка неторопливо растопил плиту, вмазанную в печь, и тут же принялся возиться с обезглавленной птицей.

— Глухаря попутно поймал? — шутливо спросил Николай Васильевич.

— Домашний глухарь, а проще сказать — петух. Из дому прихватил, — охотно отозвался Медведяка, — если узнает хозяйка — голову снимет!

Елена Федоровна все порывалась помочь ему, но он учтиво, однако решительно не допускал ее до плиты. Наконец она все-таки добилась своего: Медведяка позволил ей чистить картошку, похвалил даже, дескать, аккуратно чистишь, кожуру срезаешь тонко, экономно. Этому она научилась дома. Хотя и жили безбедно, но не так чтобы и богато. Мать, бывало, нарезала хлеб, будто священнодействовала, ни одной крошки не уронит.

За стол сели дружно. Ели молча, лишь натужное сопение Медведяки нарушало тишину.

Между тем за окном потемнело, небо затянулось тучами. Медведяка был доволен, приговаривал, прибирая немудреную посуду:

— Должно, дождь будет. В сырую погоду в лесу безопаснее: листва шумит, дождь шумит — шагов не слышно. Солдаты ведь тоже люди, норовят сухими остаться, а вам это ни к чему, за кордоном обсохнете. — Негромко спросил у Николая Васильевича: — Теперь, видать, тебя не скоро дождешься, надолго уходишь-исчезаешь? Полагаю, в Кракове не задержишься?

— Как дело повернется. Я ведь сам в себе не волен. Да и люди там тоже нужны.

— Слушай, чего еще спрошу. Объясни мне толком: какой он из себя, этот Старик?

— Какой старик?

— Не крути. Али не доверяешь? — Медведяка нахохлился и отвернулся, потом сказал, еще более понизив голос: — Можешь не отвечать, я и без того знаю, что вы, которые большевики, на него как на бога молитесь. — Про бога он сказал зря, от обиды.

— Не молимся — уважаем, — поправил Николай Васильевич. — Обыкновенный человек, хотя в чем-то и не обыкновенный.

Ответил так и тут же подумал: «А в самом деле, какой он, Ленин? В чем притягательная сила этого человека? До конца преданный революции, теоретик партии и практик-организатор, строгий реалист и романтик, временами суровый, даже беспощадный, временами несказанно добр и мягок. Он, как день, бывает хмурым, ненастным, солнечным, теплым, холодным, но всегда остается днем. Попробуй объяснить, что такое день!»

— Напрасно ты на меня рассердился, Иван Францевич, я не могу ответить на твой вопрос вот так сразу. Ты можешь сказать, что такое день?

— Чего проще, — буркнул Медведяка. — Жизнь — и все тут. Пошли, пора. — Кивнул на Елену Федоровну: — Она пускай идет за мной следом, ты — за ней, а ты, Васильевич, — немного поотстань. Так будет сподручнее. — Посмотрел на лохматые тучи, сказал, будто вслух подумал: — Не иначе, грозе быть.

19