Преданный

Я так отвык от того, что со мной разговаривают, до меня даже не сразу дошло, что он обращается ко мне, – возможно, потому, что говорил он на английском, не из вежливости, конечно, а из снисходительности. Чего? – моргая, переспросил я.

Согласны, что Франция должна помогать тем, кто остался без крыши?

Без крыши? С чего бы? Вы что – рэкетиры?

Мне казалось, что пошутил я довольно тонко, однако ППЦ поморщился и сказал: ну вы же понимаете, о чем я. В смысле, предоставить убежище.

А-а, ответил я. Тогда-то, расхрабрившись от гашиша, я и спросил: даже тем, кто бежит от социалистов, коммунистов и утопии?

Доктор Мао сказал: меня не устраивает то, что эти беженцы – компрадоры колонизаторов, помогавшие колонизировать собственную родину. Но даже они – люди. Самые настоящие люди, которые заслуживают нашей помощи, во многом потому, что как раз мы и были колонизаторами, развалившими вашу страну.

Не могу с вами не согласиться, сказал я.

Совсем не изменился, сказал ППЦ. Он скромничает, но вообще-то в шестидесятых он возглавлял маоистский комитет, выступавший против имперской войны, которую развязали американцы в вашей стране.

Я боролся за правое дело, сказал доктор Мао.

Он был маоистее всех маоистов, супер-Мао, так сказать, продолжал ППЦ. Вообще, он был такой маоист, что мы звали его…

Председателем Мао, сказал я.

Нет, еще лучше – le Chinois!

Они расхохотались, я же натянуто, недоумевающе улыбнулся. Le Chinois? Это комплимент или оскорбление – или то и другое? Но раз уж у нас тут сидел доморощенный эксперт по маоизму, я спросил: а можно ли оставаться маоистом после Культурной революции? Или после Большого скачка? После того, как столько китайцев погибло, попав под колеса Идеологического Государственного Аппарата и Репрессивного Государственного Аппарата, не кажется ли вам, что маоизм нуждается в переосмыслении? Или, например, вот – я вытащил газету с фотографией костей и массовых захоронений – что тогда с Кампучией? Китайцы поддерживают красных кхмеров. Разве после такого вам не станет хотя бы немного не по себе от коммунистических революций?

Увидев фотографию, доктор Мао с грустью покачал головой. Видел утром, сказал он. Да, разумеется, и революциям не чужды ошибки, и иногда в результате этих ошибок гибнут миллионы. Это ужасно? Ужасно. Несправедливо? Несправедливо. Но если на этом остановиться, тут-то и окажешься в ловушке капитализма. Ха! Скажут они. Попался! Теперь у тебя нет выбора, один капитализм с его псевдодемократией, с его иллюзией выбора. Ведь если коммунизм – это плохо, значит, капитализм – это хорошо, так? Нет, не так! Капиталисты любят всем напоминать, что десятки миллионов людей умерли при Сталине и Мао, благополучно забывая, что сотни миллионов людей умерли при капитализме. Что такое колониализм, что такое рабство, как не проявления капитализма? Геноцид коренного населения Америки – что это, если не капитализм? Но ладно, давайте отвлечемся от этой неприятной противоречивости капитализма и сосредоточимся на том, что же такого сделали коммунисты!

Ну, что я говорил? – сказал ППЦ, подливая себе вина. Le Chinois!

Это я знаю, сказал я. Но это все теория…

Нет, это все практика. Вы спросили меня о Мао и Культурной революции. Не уверен, что она была ошибкой, потому что Мао не был на стороне государства. Он пытался очистить государство от реакционных элементов и вернуть власть тем, кому она и принадлежала, – людям, народным массам. Когда-нибудь Культурная революция будет видеться нам тем же, чем сейчас нам видится Парижская коммуна, – несчастьем, которое в итоге обернулось народным триумфом! Что до Мао, то он, будучи человеком бесконечно диалектичным, понял – в отличие от Сталина, на которого ориентировались вьетнамские коммунисты, – что революции нельзя дать усохнуть до государственности. Как только это происходит, революцию развращает собственная же власть, и именно поэтому вы и оказались в исправительном лагере. Революция, как и диалектика, должна быть вечной!

Тетка угостила меня еще одной угашенной сигареткой. Я молча закурил, не зная, как ответить на этот шквал теорий, даже по-английски. Потягивая вино, доктор Мао сжалился надо мной и сказал: на вашу долю выпало много испытаний. Я понимаю. Поймите и вы, вас можно простить за то, что вы оказались не на той стороне истории, но хватит ли у вас самокритичности, чтобы искренне, по-настоящему это осознать?

Самокритичности?! – вскричал я. Самокритичность – мое второе имя! Вся моя жизнь – это сплошной сеанс самокритики, которой я подвергаю меня, себя и нас с собой!

Кричать совершенно необязательно, сказал ППЦ.

Если вы столь самокритичны, сказал доктор Мао, понимаете ли вы, в чем именно заключается ваш отрыв от народных масс?

С чего бы мне думать, как я оторван от народа, если я – это и я, и мы со мной? Разве я – не народ? Разве я уже не коллектив? Разве я не вмещаю в себе множество разных людей?[6] Разве я не сам по себе – целая вселенная? Разве я не бесконечно диалектичный человек, раз совмещаю в себе я-тезис и антитезис-меня?

Это гашиш говорит, сказал ППЦ.