Преданный

Почему моя мать умерла, а не ты? – спросил я, уходя. Она умерла, а ты жив – вот оно, доказательство, что нет никакого Бога.

Наконец-то я его задел. Наконец-то он заговорил, и в глазах его засверкала идея для следующей проповеди. Твоя мама всей душой верила в Господа, и теперь она живет на Небесах, потому что Господь спас ее. Неужели ничего для тебя не свято?

А ничего – свято? – расхохотался я. И, оборвав смех, сказал: лучше бы ты умер вместо нее.

Нечто подобное я написал Ману, когда, будучи в Калифорнии, узнал из письма отца, что мама умерла и ее похоронили: как я хочу, чтобы он умер! Этими словами я предвосхитил то, что произойдет через месяц после нашей с отцом встречи, когда убийца вошла в исповедальню отца, притворившись кающейся грешницей, и пустила ему в висок пулю, которая в его умирающем мозгу могла отразиться вспышкой молнии и раскатом грома, долгожданным, подлинным Словом Божьим, сказанным самим Богом. Годы спустя, во время нашего тет-а-тета в исправительном лагере, когда Ман вскрыл мне открывашкой череп, чтобы поразвлечься с моим мозгом, он рассказал мне, что это мое роковое желание стало его законом. Ведь он, в конце концов, был моим лучшим другом и кровным братом. Поймав меня на слове, он велел коммунистической шпионке претворить мои слова в жизнь, и она нашла киллера, шестнадцатилетнюю девчонку, у которой деда убили французы, отца – американцы, а брата – республиканцы. Кто это сказал, что от слов не умирают? Но я не знал силы собственных слов, по крайней мере, в этом я себя убеждал. Теперь я знаю их силу, но знаю еще и то, что сильнее слов может быть только молчание.

Глава 10

Звон в ушах напомнил мне о звоне колокола в отцовской церкви. Звук этого привезенного из Франции колокола бумерангом пронесся сквозь годы, чтобы настигнуть меня в темном и сыром французском подвале. Мне чудилось, будто я слышу голос отца, он зовет меня, как звал обычно, и это слово выкристаллизовывается из эха в моем треснувшем колоколе: ты! Кто-то звонил в мой колокол, то есть бил меня по лицу. И с каждым ударом под моими закрытыми веками, вспыхивая, разлетались желтые и красные искры.

ЭЙ!

_ТЫ!

Ты, которым был я, открыл глаза. Я был не в маминой хижине. Я был не у себя в деревне. Я был не в отцовской церкви. Я был в подвале, так и лежал на мокром полу, и по щекам меня шлепал не Господь Бог, а какой-то из двух бандитов. Урод. А может, Уродец.

Достучались наконец, сказал Мона Лиза, присаживаясь рядом на корточки. Очнулся. Щечки порозовели.

Ты чё не дрался? – спросил бандит, который меня шлепал. Я сфокусировал глаза на его лице. Точно, это Урод. Как нам тебя тогда пытать, в чем прикол?

Одна скукота, сказал Уродец.

Давайте его просто убьем, а? – попросил Урод.

Заткнитесь! – сказал Битл. Он расхаживал за спиной у Моны Лизы. Говнюки ленивые. Вам бы только поныть, даже отмудохать никого не можете.

Ладно, ладно, сказал Урод. Но у меня пальцы на ногах болят.

Потому что не надо надевать кеды, когда бьешь кого-то ногами, сказал Битл. Ботинки себе купи.

Урод вздохнул и встал, явно собираясь пнуть меня снова. Он уже занес было ногу, но Мона Лиза его остановил.

Есть у меня одна идея. Мона Лиза опустился на одно колено рядом со мной, и тут я впервые заметил, что на нем мои туфли от «Бруно Мальи». Он заметил, что я это заметил, и сказал: тебе ни к чему такие хорошие туфли. Ну что, сыграем с тобой в игру?

Лучше не надо, сказал я, но то ли я этого не сказал, то ли сказал так тихо, что только сам и услышал, или сказал, и всем было все равно, что я там сказал, потому что никто не обратил на меня никакого внимания. Мона Лиза вытащил из-за пояса револьвер, наставил его на меня и медленно приблизил к моему лицу, пока дуло наконец не уперлось мне в лоб. Затем он убрал револьвер, откинул барабан и вытряхнул себе в ладонь шесть патронов.

Смотри сюда, сказал он.

Я не мог больше никуда смотреть.

Он уронил патрон на цементный пол, и тот с металлическим «дзыньк!» скакнул возле моего носа.

Такая маленькая штучка, прошептал мне на ухо упитанный майор. Но хватит, чтобы разнести тебе башку. Уж кому, как не мне, это знать.

Прости, сказал я упитанному майору. Прости, пожалуйста.

Давай, проси прощения, сказал Мона Лиза. Он уронил на пол второй патрон, который отскочил в другую сторону и подкатился к моему уху. Потом запросишь пощады.

А где мои извинения? – зашептал Сонни мне в другое ухо, когда на пол упал третий патрон. В моем случае ты, кстати, сам и стрелял. Уж как бы я был тебе признателен, если б ты был хорошим стрелком и убил меня одной пулей вместо шести, которые ты в меня выпустил.

Прости, сказал я Сонни. Прости, пожалуйста.

Я тебя в первый раз услышал, сказал Мона Лиза, уронив четвертый патрон. Проси прощения сколько хочешь, тебя это не спасет.