Предчувствие

– Еще одну кружку темного! – раздастся чей-то вопль снизу, едва они распахнут дверь, украшенную изображением accent circonflexe (да-да, попробуйте, подражая мыслям Петра, представить этот значок отдельно от букв). Спускаясь по головокружительной (не сказать – опасной для жизни) лестнице, наши влюбленные начнут все больше вязнуть в клубах дыма, сквозь которые, тщась осветить территорию, затусклят замшелые лучи замызганных бра. Наконец за маревом синеватых клочьев проявятся стопки грязных тарелок, ряды опорожненных бутылок, переполненные пепельницы, сваленные между ними веера карт (как, опять эта вездесущая игра?!), испитые лица, топорщащиеся волосы, похожие на гигантских крабов тени. Всему этому будут аккомпанировать звон стаканов, оглушительный хохот и несмолкающий галдеж немытой публики. Идеальное пристанище для любителя на некоторое время сгинуть в болтовне и выпивке. Нельзя будет точно сказать, сколько людей в зале – то ли пятьдесят, то ли пятьсот (впрочем, последнее маловероятно, давайте руководствоваться здравым смыслом). Сидя друг на друге, они, словно музыканты бродячего горе-оркестра, станут пиликать невнятные мелодии, складывая звуки в невыносимый свист, от которого даже стены примутся ходить ходуном, а светильники будут оставлять в воздухе размытые полосы. Капая жиром на пиджаки и платья, размазывая локтями соскользнувшее с бутербродов масло, нисколько не заботясь о том, чтобы стереть со щек следы соуса, не брезгуя тем, чтобы поднять еду с пола, оставляя ошметки овощей в бородах, беллетристы по локти погрузятся в ужин. Вызывающая яркость нарядов будет соседствовать с утрированной скромностью. Признаемся, происходящее весьма напомнит сценку кукольного театра или пародийный кинофильм о декадентах (давно опостылевший жанр, не так ли?), но, вопреки здравому смыслу, нашего героя увлечет этот гротеск. Уже к концу главы его заинтересованность начнет на глазах затухать, но не будем забегать вперед. Ведь, случись мировая война, последними, кто прервет вакханалии, наверняка будут литераторы. Так давайте попробуем уважать их хотя бы за эту самоотверженность!

В закутке у входа в пивной зал обнаружится книжная лавчонка, бóльшая часть заглавий не будет известна Петру. По правую сторону от куролапого продавца выстроятся книги «Одна жизнь», «Простая баба», «Не побоюсь войны» (вообразите обложки), по левую – «Ворюги», «Пролетарские шлюхи», «Пушечное мясо» (снова вообразите обложки), картину дополнят жмущиеся в углу «Мотыльки глума», «Пусть хряк померкнет», «Золото, серебро и брынза» (вообразите), а также ютящиеся с краю «Птенцы серебряной горлицы», «Глаза Гебы» и «Гелиопольский танец» (вообр.). Здесь без труда можно будет различить фронт противостояния нескольких фракций литературного парламента, каждая из которых готова интересоваться творчеством оппонента исключительно в качестве повода для склоки. Впрочем, литературные кланы переплетутся друг с другом причудливой сетью, образуя разнообразные, наслаивающиеся друг на друга оппозиции (скажем, «реализм» и «авангард», приостановив склоки на политической почве, обнаружат внушительный потенциал для совместного противостояния «литературному торгашеству», воплотившему в жизнь их нереализованную мечту быть изданными крупными тиражами). Так или иначе, в пивном зале все (или, вернее, если немного забежать вперед, – почти все) военные действия, согласно неписаному писательскому кодексу, будут временно приостановлены, и за одними и теми же столиками, уставленными рюмками и бокалами, окажутся непримиримые противники. Более того, в каком-то смысле все они будут равны в своем статусе слушателей. Да-да, не удивляйтесь, здесь найдется место и для литературных чтений: дребезжащий вентилятор, гоняющий табачный и прочий дым от одной стены к другой, на мгновение позволит заглянуть в проем между темно-серыми тучками и сделает заметным крохотный подиум в уголке зала – своеобразную сцену для выступающих литераторов, прежде всего поэтов, неизменно составляющих основную массу пишущих. Под аккомпанемент грохота тарелок и жужжащей болтовни они будут вышептывать в непроветренный полумрак свои сокровенные рифмы.

Как раз в этот момент на подмостки взойдет Мустафа Гончарски. Мы еще неоднократно столкнемся с этим персонажем, но при обстоятельствах, которые будут описаны в надлежащем месте, а пока что уделим чуточку внимания его бороде. Он будет читать прозу, что, впрочем, никак не отменит почетного звания самого длиннобородого поэта (это не шутка). Оживи Уитмен, так даже в нем наверняка обнаружится зависть к Мустафе – ревность, которой не умалят даже оттопыренные уши столичного стихотворца. Борода и впрямь солидная: благолепная, гладкая, осанистая, чубарая. Словно выструганная дощечка. Чистое загляденье.