Предчувствие

– И где прикажете вас искать? Разве можно подвергать друзей такому волнению? – высунется в дверной проем пунцовая рожа хозяина. И тут Петру изобразится странное. Шакуршинов в тот же миг постареет на пятнадцать-двадцать лет. Сегодня, конечно, этими киношными трюками, в которых юношеская физиономия как по мановению волшебного жезла способна скукожиться в старческую гримасу, никого не удивишь. Но Петр почти испугается, когда вместо нынешнего, пока еще молодого и полного энергии ротозея на пороге окажется спившийся пройдоха с округлившимся пузом. Почесывая безволосье затылка, он будет смотреть в пустоту, а прежний ироничный сип обернется пьяной жалобой. Грязь под ногтями перестанет казаться приметой бунтарства, а нетрезвость лишится всякого шарма. Когда, когда именно развязная неформальность юноши, миновав иные жизненные вехи, обрюзгнет и превратится в бред ворчливого, абсолютно уничтоженного старика? А ведь Евгению по-прежнему будет казаться, что жизнь только должна начаться, что самое главное – далеко впереди, пока – лишь пустячные наброски. Но в этом уже не будет никакой бравады – только мелкое, жалкое брюзжание. И вдруг вся молодая самоуверенность, апломб и спесь – все представится лишь чертами, предвосхищавшими будущую убогость, ее заветными зернами. Предстоящее покажется Петру чем-то в переизбытке присутствующим в настоящем, более того – единственным источником его прошлого. Все, что произойдет, станет лишь пересказом еще не случившегося. Не вымысел ли это? Какое-то почти исламское предопределение. Сгустки пока еще не узнанного будущего. А вдруг каждое переживаемое мгновение – это вторжение грядущего в настоящее?

– Старик, не застывай! – встряхнет Петра внезапный хлопок по плечу – дерзкий, как пощечина. Старик? Шакуршинов, отклеив седые виски и разгладив ладонями не то будущие, не то нынешние морщины, улыбнется и заставит его войти в квартиру (наш герой едва не растянется в прихожей, споткнувшись об обувные баррикады). Пир будет в самом разгаре. Гротескно расшаркиваясь, кудрявенькая дива в длинном синем платье (вероятно, Вероника Преоль, но к этому моменту имена уже потеряют всякую значимость) начнет угощать собравшихся шампанским – причем графином послужит невесть откуда взявшаяся шляпа, обвязанная широкой ярко-желтой лентой. Каким-то чудом напиток не будет просачиваться сквозь заскорузлую ткань. Вероника или кто-то похожий на нее сопроводит это таинство не слишком пристойными телодвижениями, чары которых, несмотря на недостаточную слаженность ритма бедер, отыщут своих жертв (позднее мерцающий набриолиненными бакенбардами ухажер даже предложит ей вместе принять ванну, но, увы, купальня окажется засыпана какими-то листами, винными пробками и пеплом). Величественно опуская внутрь размокшего котелка золотистый половник, примадонна станет зачерпывать напиток вместе с кубиками льда и разольет пойло в шуршащие пластиковые стаканчики. Рассыпанные по плечам рыжие локоны начнут переливаться в тусклом свете (ах, нет, простите за путаницу, рыжей будет другая девушка, держащая поднос с селедкой, хлебом и луком). Грандиозность действа заставит собравшихся позабыть о сомнениях насчет чистоты внутренней части головного убора.

Тут же рядом откинутся в задымленные кресла ценители марихуаны, рассуждая о конфликтах в Латинской Америке, регби и месопотамской литературе. О да, фронт полемики окажется весьма широк, а непринужденность и доверительность, с которой они окунутся в эти темы, будет свидетельствовать об изрядном количестве выкуренного.

– Прочтете что-нибудь сегодня? – покусывая ногти, спросит у Петра какая-то мымра, держащая под руку Стрекуло.

– Нет-нет, я простужен, горло… – растерянно пробормочет неофутурист, не на шутку перепугавшись.

А несколько фриков, откупорив очередную бутылку, и впрямь примутся бормотать свои вирши (боже упаси, какая опасная примета). Сначала культурист с серьгой в ухе (брат Тегерана?) пробубнит нечто удивительно вялое, забавно контрастирующее с его разбитной внешностью, но какая-то толстуха, возможно давеча заглушившая хохотом выступление Париса Небова, тут же подскочит к качку со словами «Прочти посвящение мне!» и станет повторять свою просьбу, пока она наконец не будет исполнена. Через некоторое время здоровяка сменит горбатая графоманка, непрерывно вырисовывавшая в блокноте какие-то каракули на протяжении всего выступления бодибилдера, как скоро выяснится – новые стихи, законченные аккурат к моменту выхода на «сцену». К нашему счастью, не все испещренные каракулями страницы ее блокнота будут обнародованы в этот вечер, между прочим изрядную часть этих опусов составят ритмизованные и зарифмованные фрагменты постструктуралистских трактатов (не Козлатова ли? впрочем, читать она будет так же неважно, как и деятели из «Суффикса», в том же неподражаемом ритме барахлящей радиолы[25]).