Предчувствие

Звяканье тарелок, какие-то голоса из коридора или из темной глубины палаты, но никого не будет видно. Узнает лишь отдельные фонемы. Все словно на другом языке. Нет – словно пародия на язык. Только без смеха. Без смеха. А потом голоса как по команде стихнут. Не будет ни малейших представлений о том, в какой части здания расположена палата. Ни малейших идей, в какой части города расположено здание. Их диалог (Альмы и Петра?) тоже растворится в тишине больничного воздуха, впитается ею. Или же время от времени продолжит плескаться, даже выплескиваться за края (если это края), мало отличаясь от молчания. Никто не заметит их. К счастью, никто. Странно, в этом закрытом, предельно ограниченном пространстве даст о себе знать мир, сознание. Пока это только догадка, которую нужно будет прояснить. Но неужели в сознание можно попасть только с территории болезни? Нет, пока ему еще трудно понять эту мысль.

Альма опять заговорит. Из последних сил.

А мне так и будет везти? Даже с врачами? Этот, вы с ним все еще незнакомы, часто готов меня слушать. Доктор с грузинской фамилией.

Что за фамилия?

Ксоврели…

Почему-то он скроет свое изумление.

Потом она будет только лежать в постели, рассматривая растреск потолка. Молча. Конечно, молча. Взгляд будет перескакивать с одного предмета на другой какими-то конвульсивными рывками. Постаревшее, но все еще молодое лицо. Красивое, даже слишком красивое. Все та же мелодичность улыбки.

С врачом они познакомятся на похоронах. Да, очень скоро настанут дни, в которых ее не будет. Только справки, только мельком увиденное свидетельство о смерти, напоминающее о невыносимом запахе больницы, размытые печати. Впрочем, даже они минуют его. Ведь он не родственник. Почему-то обострятся звуки. Гудение ламп, гул воды в трубах, какой-то мягкий стук. Словно тихие голоса детей, которые так и не успеют у них родиться.

Эпизод восемнадцатый, уместность которого в третьей части, должно быть, вызовет вопросы у критически настроенного читателя

Другой мальчик. Назовем его N. Родится в другом городе. Для симметрии тоже можно назвать его N. Впрочем, нет, нельзя. Ведь это вовсе не другой, захолустный, никому не известный, а тот самый город, про который мы никак не перестанем вам рассказывать. Да-да, речь о Столице. N родится именно здесь. Ничего удивительного, такое вполне способно случиться. И в день его рождения никто, конечно, не рискнет предположить, что когда-нибудь два мальчика встретятся. И с какой, собственно, стати помышлять подобное? Что за несуразные фантазии? О втором ребенке в эту пору в Столице и вовсе никто не будет знать, кроме разве что нескольких подруг бабушки Петра, которым она непременно сообщит новость о рождении внука. Вот только ни одна из этих подруг не будет знакома с родственниками N, поэтому параллель не захочет выстраиваться. Да и почему мы вообще так поспешим ее провести? Итак, два ребенка окажутся похожи на линии, одновременно прочерченные в разных плоскостях. Сделаем вид, что это удачное сравнение.

Нужно сказать несколько слов о районе, в котором он вырастет? Извольте послушать. Самая окраина города, балкон с видом то ли на завод, то ли на теплоэлектроцентраль, теперь уж не припомнишь. Окна в парадных (лучше, конечно, назвать их подъездами) привычно будет видеть разбитыми, а все ближайшие дворы окажутся облюбованы пьянчугами. Драки у обшарпанных стен станут своеобычным вечерним занятием. Полумертвые деревья и кусты. Говоря начистоту, местечко больше подойдет для самоубийц, чем для новорожденных. Впрочем, только на первый взгляд – висельников тут всегда будет меньше, чем младенцев. Как-то так сложится. Отчего-то все эти персонажи привяжутся к жизни, хотя частенько будут говорить друг про друга слова «больше не жилец» (не в глаза, конечно, а за спиной). А их дети будут расти в этом дыму, впитывать его, превращаться в родителей. Что ж, достаточно об окрестностях.