Предчувствие беды

А вот владелец оказался куда как менее приветливым. Не помогли ни журналистские удостоверения, ни даже передача самых наилучших пожеланий от Герасима Герасимовича Долманова. Он, правда, попросил, чтобы и мы передали ему точно такие же наилучшие пожелания, но от общения отказался наотрез. «Заказов сегодня будет много! Дел по горло, так что пообщаться, мужики, ну вообще никак», – он пытался быть убедительным, по подобно Станиславскому мне очень хотелось сказать ему «Не верю!». А ещё меня немного смущало, что он слишком часто бросал взгляд на тот угловой столик, где сидели со своим кофе – судя по всему, уже с бог знает какими по счёту чашками – клиенты-элурмийцы.

Внезапно хозяин кафе протянул мне клочок тетрадного листа в клеточку, на которым было написано: «ул. Портовая, 10а в 13.30». Я хотел было задать вопрос, но встретился с его взглядом, в котором были одновременно и решительность, и конспиративность, и что-то ещё. «Именно так», – подмигнув, сказал он.

Пребывание наше в Северосибирске становилось более увлекательным. После недолгих дискуссий мы решили сначала найти телефон-автомат и попытаться договориться о встрече с авторами части писем в редакцию, а потом уже пойти в филармонию, благо, как мы уже поняли, она тоже была совсем рядом.

Глава 8.

Филармония и впрямь находилась буквально в двух шагах от «Мечты» на углу улиц Ленина и Пролетарской. Время было ещё ранее, а потому ничего специфично музыкально-филармонического мы сначала не увидели и не услышали. Вахтёрша лет шестидесяти в пуховом платке лениво поглядела на моё редакционное удостоверение и для проформы поинтересовалась, не к Владимиру Израилевичу ли мы. Узнав, что именно к нему, чуть оживилась, сообщив, что его раньше 14 часов и не бывает, но что первая скрипка уже пришла. В смысле пришёл, ибо звать его Александр Абрамович Фишман. И, что самое важное, что находится он сейчас в курилке, которая «прямо по коридору, а в конце налево».

Информация, как выяснилось через несколько минут, полностью соответствовала действительности: в курилке в гордом одиночестве находился мужчина лет тридцати с небольшим вполне себе семитской внешности. Он весьма удивился, увидев нас, а ещё больше удивился, узнав, какое именно печатное издание мы представляем. «Как я понимаю, что раз Вы не из «Советской музыки», то расспрашивать про достижения нашего оркестра и мои лично явно не будете? Знаю Ваш журнал как серьёзную контору, хочу рассказать многое. Благо вещи у меня уже собраны, а через 10 дней 14-го числа я вылетаю на Родину предков в солнечный Израиль! А рассказать, поверьте, мне есть что. Вдруг людям поможете», – с этими словами, словно как бы снимая камень с души, наш собеседник с силой затушил «родопину» в банке из-под шпротов, превращённой в пепельницу.

Я понял, что будет интересно и не ошибся. А собеседник, хоть сперва и отвлёкся от той темы, которую хотел нам раскрыть, но быстро к ней вернулся и больше уже особо от неё не отвлекался. «Мой двоюродный брат Лёня Грузман, который из своих сорока лет отсидел восемнадцать, два года назад сказал таки мне: «Саня! Чую я – будет тут всё хреново. Так что поеду-ка я на землю предков. Если что, тюрьмы там тоже есть, а климат там явно получше». И уехал, благо никакие КГБ и ОВИР ему не препятствовали. Сейчас он уже третий месяц сидит в тюрьме в Хайфе, но я слышал от его сестры Фимочки, что он таки рад, что сидит там, а не находится на воле тут в Северосибирске. И это, заметьте, не мальчик со скрипочкой вроде меня, а целый друг Саши Тюменского!».

Узнав прямо таки в качестве политинформации, что: а). Саша Тюменский – это северосибирский вор в законе и б). что Лёня сидел таки не за спекуляцию или какую-нибудь там валюту, а по тяжёлым статьям и вообще, не будь на свете Саши Тюменского, был бы Лёня самым уважаемым в местном криминальном мире человеком. И вот в 1988-м году этот самый приарктический Беня Крик бросил всё и уехал в Израиль, при том, что сионистского в нём не было буквально ничего. Ну или что-то было, но настолько глубоко спрятанное, что лучше даже и не искать.