Предисловие к жизни

Выкин тебя удивил. На заводе вы встречались часто и накоротке: бросит фразу, скажет, что нужно, пошутит, и пошел дальше. Сейчас же он завел большой разговор, волнуется, посвящает в свои раздумья, делится мыслями. И тебе захотелось сказать ему, что ты больше не считаешь себя вправе приходить в стеклянный дом.

— Поверишь мне, Борис, я после наших бдений в отделе изобретательства все переживаю: как же быть все-таки с тысячами, миллионами рабочих предложений? Ведь они — разбуженная инициатива рабочего класса. Ведь мы над Антоном Васильевым посмеиваемся, и я — первый, но в глубине души я уважаю его очень. Ты только подумай, какая у него забота о производстве! И все миллионы предложений — забота рабочих о своем кровном хозяйстве. Удивительно!

Вы дошли до Трубной площади, и дальше дороги ваши расходились. Вместо прощания он помял твое плечо.

— Ого, какие у тебя мускулы! С такими мускулами я бы не ходил мрачный, ей-богу. И на Колю ты не сердись. Раз Коля говорит: чистить аппарат — будем его скоблить и чистить. И пользу принесем, будь покоен. Ну, спокойной тебе ночи, изобретатель…

Дома, разумеется, все спали. Все, кроме отца. Он маялся со своим ревматизмом. Ты поел чуть теплой гречневой каши, умял почти целый батон хлеба, попил жиденького чайку. Помог отцу переменить положение, осторожно растер ему руки и ноги метиловым эфиром и обернул их в теплое тряпье. Отец покряхтывал, улыбался жалкой улыбкой и не сводил с тебя глаз. Он заметил твое расстройство.

— Ну что, торговый дом цел еще? — спросил он.

Ты рассказал ему про все три дня, проведенных в Мосгосторге. Про Мешкова и сине-черного инженера, про разговор с Колей и рассуждения Выкина.

— Я больше туда не пойду, — упрямо повторил ты. — Пусть Курдюмов выговор мне дает, пусть срамит на ячейке, все равно не пойду. Не имею права я на такое дело. Что я понимаю? Может быть, и вообще наша бригада тая зря воюет.

Отец внимательно слушал тебя, устало помаргивая красными от бессонницы веками.

Разговаривали вы с ним шепотом, и он еле слышно тебе сказал:

— Горячишься ты зря. И на выговор не нужно напрашиваться. Мало радости схватить выговор по комсомольской линии. Ты поговори со своим секретарем спокойно и не на ходу, он тебя поймет. А не поймет — к Дронову обратись, он мужик, судя по твоим рассказам, умница и поопытнее Курдюмова. — Он помолчал, раздумывая, и опять зашептал: — Я тебя понимаю и одобряю. Хорошо, что ты задумался. У нас частенько делают, не подумав. Ты молод, и опыта нет у тебя, Коля Курдюмов тут поспешил. Чистка-то громадный смысл имеет, ее ведь не Коля и не Мешков придумали. Партия ее объявила на шестнадцатом съезде.

Петр Иванович закашлялся: долгий разговор шепотом очень напрягал горло. Ты догадался принести ему попить водички и хотел уже пожелать спокойной ночи. Но отец сказал:

— Посиди еще минуту. Выкина ты понял и Мешкова с Курдюмовым должен понять. Видишь ли, я по себе знаю: науки не хватает, простой грамоте не обучен, две зимы в школу ходил. Однако людей я понимаю, жизнь научила. Поговорю с человеком раз, другой, третий, загляну ему в глаза — и вижу, какой он есть. И ты не ругай Курдюмова или Мешкова, что людей подозревают. Думаю я, что Коля твой и Мешков людей понимают. Нас столько обманывали, да и сейчас обманывают, что не можем не подозревать. Иногда и зря, без этого, наверное, не бывает. А тебе я такой совет дам: не злобись и никого заранее не подозревай. Старайся внимательнее к человеку отнестись. Сколько я всего нахлебался в жизни, но к людям доверчивый и знаю твердо: нужно людям верить и доверять. Ты, между прочим, Ване Ревнову скажи: пусть даром тоже не злобится, он после смерти отца всех во врагов готов записать. Ты его приведи к нам как-нибудь. Что-то он давно не заходил.

Старший Ларичев лежал неподвижный, руки по швам. Только пальцами шевелит и глаза живые. Он посматривал на сына и думал: слава богу, ничего у меня парень, с совестью. И грамотный. И дальше учиться будет. Подумайте, пожалуйста, ведь отличный человек может подняться. Прямо плакать охота…

Тебя же спокойный и проникающий в душу отцовский шепот подбодрил. Лицо твое просветлело. Ты с гордостью думал: замечательный у меня отец. Скрутила его болезнь, а он такой же сильный.

Тебе хотелось обнять его осторожно, обнять и прильнуть к нему на миг. Но не было такого у вас заведено. Что-то он, видно, заметил по твоим глазам. Поморгал устало и добро улыбнулся.

— Иди-ка спать, химик. Утро вечера мудренее. Кстати, это мудрое утро уже на пороге: два часа с хвостом.

От Сергея Кузьмича Дрожжина пришло из деревни большое письмо. Ребята удивились: смотри-ка, прошло уже два месяца, а будто вчера провожали.

Дронов, сообщив о письме Борису и Ване, многозначительно помахал конвертом, но почитать не дал почему-то.

Дрожжин сам вызвался поехать в деревню, без всяких уговоров и мобилизации. Сначала он получил тревожное послание от родных, потом наведался один землячок и тоже наговорил кучу ужасов. Трудно оказалось остаться в стороне, когда на родной Орловщине творились безобразия и не ладилось с колхозами.