Предлунные

Даниэль выругался, а потом расхохотался. Сунув руки в карманы и покачиваясь на пятках, он смеялся, будто одержимый дьяволом, а когда наконец успокоился, утер слезящиеся глаза и ушел прочь, остановившись лишь на площади перед «музеем», на почтительном расстоянии от распухшего трупа. Найдя скамейку, он смахнул с нее рукой капли воды и сел.

Достав из кармана листок бумаги и грифель, он записал:

«Мне и впрямь чертовски везет. Через день после того, как я решил перенести ценности в другое место, мой тайник сгорел. Но теперь сокровищам ничто не угрожает – я переправил их в другой мир, где все пока выглядит более-менее прилично, опасаясь, что над ними в конце концов обрушится крыша.

Не знаю, что я буду делать, когда тот другой мир начнет все быстрее стареть (а он наверняка начнет, это слегка заметно уже сейчас). Похоже, мне придется искать следующий, пребывающий в лучшем состоянии, а я понятия не имею, удастся мне это или нет. Я не знаю, сколько вообще этих миров, и не окажется ли случайно так, что все они стремятся к одному большому бардаку, и вскоре не останется ничего, кроме выжженных руин и груд пепла. И тогда от моего везения не будет никакого толку, поскольку я все равно сдохну с голоду.

И эта мысль всерьез меня пугает».

Поднеся грифель ко рту, он облизал кончик, ощутив отчасти металлический, а отчасти сладковатый вкус, а затем, поколебавшись, добавил:

«Мне самому тоже, пожалуй, лучше не задерживаться надолго в слишком разрушенных мирах. На меня, правда, это старение не действует (я хорошо себя чувствую и нормально выгляжу, о чем точно знаю, поскольку иногда нахожу тут зеркала), зато моя одежда быстро ветшает.

Насчет пальто, рубашки или штанов можно не беспокоиться, новые я всегда найду, но если развалятся ботинки, которые дала мне Саримель, начнутся проблемы.

Я до сих пор не встретил никого, с кем можно было бы поладить».

Встав, он спрятал листки и грифель в карман. Существовало множество вещей, о которых он не написал, попросту не зная, как облечь в слова то, что видел.

Например, пугающую башню в одном из миров, черную и наполовину сгоревшую, с глазницами пустых окон и провалом на высоте десятого этажа, выглядевшим словно щербатая улыбка. Или висящие над городом – другим, хотя и тем же самым – металлические шары, напоминавшие странные круглые перезрелые стручки. При порывах ветра они со скрежетом раскачивались на канатах, а потом через проеденные ржавчиной дыры из них вываливались смердящие трупики голубей и гнилые фрукты.

И наконец, останки тел, которые он видел в одном из сгоревших зданий. Точно он сказать не мог, но у него создалось впечатление, будто у некоторых умерших здесь людей определенно имелось слишком много конечностей.

Обо всем этом он писать не стал, но своими записками все равно был доволен. Интересно, пригодятся ли они кому-нибудь? Наверняка да. Когда он наконец вернется домой, ученые начнут всерьез их изучать, а сам он прославится. Может, его даже покажут в программе Мартина Меркадера.

Естественно, сперва им придется ему заплатить. Записки получит тот, кто предложит самую большую ставку.

Насвистывая, он перепрыгнул через труп, на этот раз благоразумно не глядя на его лицо, и вошел в здание, но внезапно остановился сразу за порогом. Он настолько привык к виду пустого зала, что сперва не поверил собственным глазам.

В округлой нише стояла девушка, та самая, что недавно, в другом мире, дала ему жареных каштанов. Она явно похудела, одежда висела на ней как на кочерге, немытые волосы торчали во все стороны, а в глазах горел лихорадочный блеск. И тем не менее Даниэль без труда ее узнал.

– Что ты тут делаешь? – спросил он, не заботясь о том, что она его не понимает. Главное – теперь ему было с кем заговорить. – И как тебе удалось?..

Он показал на нишу и вдруг сообразил, что раз эти ниши существовали, то кто-то должен был ими пользоваться – не построили же их специально для Даниэля Панталекиса? Вполне логичный вывод – и тем не менее, черт побери, раньше ему это в голову не приходило, наверняка потому, что в «музее» он ни разу не встретил ни одного местного жителя. А если они умели путешествовать во времени – то почему не перебирались массово в меньше всего пострадавший мир?

Он отступил назад, все еще ошеломленно глядя на девушку, которая протянула к нему руки.

– Пожалуйста, – сказала она. – Помоги.

Эти два слова он знал и часто сам ими пользовался, когда за ним еще ухаживала Саримель. Он понятия не имел, что нужно девушке, но на всякий случай отступил еще на два шага.

– Помоги, – настойчиво повторила она.

До него начало кое-что доходить. Девушка могла остаться в своем мире, где все еще было не столь плохо, но вместо этого оказалась здесь, среди трупов и мрачной тишины. И у Панталекиса имелось этому лишь одно объяснение.

– О нет, – он продолжал пятиться, глядя на приближающуюся к нему девушку. – Я тебя не убью. Даже не думай. Я этого не люблю и не собираюсь себя принуждать. Хочешь – просто оставайся, наверняка здесь ты быстро умрешь. Но на меня не рассчитывай.