Предназначение: Повесть о Людвике Варыньском

Кобыляньский видел, как Марья аплодирует Варыньскому, и даже тут не мог удержаться от восхищения: как много дала ей природа, подарив, кроме красоты и женственности, ум, способный вникнуть в тонкости политической экономии, где сам Эразм чувствовал себя не очень уверенно.

На следующем свидании Марья сунула на дно корзинки с лакомствами «Газету Народову», где черным по белому было напечатано, что «защита Людвика Варыньского позволила познакомиться всей аудитории с человеком чрезвычайно интеллигентным, обстоятельно знающим политическую экономию, остроумным и красноречивым…»

«Все равно пани Марья выбрала меня…» — подумал Эразм, надув губы, как ребенок.

Кобыляньский был опрошен после Узембло. Ему ставилось в вину незаконное появление в Австрии, откуда он уже однажды был выслан. «Как социалист, я имею полное право появляться в любом месте Европы, где есть потребность в моем уме и руках!» — довольно напыщенно сказал он. Марья почему-то закрылась веером.

На процессе был объявлен двухнедельный перерыв в связи с пасхальными каникулами. Марья исчезла, по-видимому, отправилась к мужу в Киев улаживать бракоразводные дела, — решил Эразм. Перед отъездом он твердо заявил ей о намерении жениться сразу, как только отбудет срок, определенный приговором. «Конечно, конечно…» — поспешно улыбнулась она, косясь на жандарма. Эразм тосковал, не находил себе места в камере. Узембло с самым серьезным видом расспрашивал его — где они будут жить с пани Марьей и много ли намерены иметь детей. Кобыляньский отвечал сдержанно и с достоинством: жить будем в Женеве, а детей — как господь даст…

Наступил апрель, вместе с ним запахло концом этого двухмесячного процесса. Все устали — и судьи, и публика, и подсудимые. В прессе все чаще раздавались возгласы: а за что, собственно, судят этих симпатичных молодых поляков? Общественное мнение окончательно склонилось в их пользу.

В день вынесения приговора во дворец правосудия трудно было пробиться. На площади колыхалась огромная толпа, люди теснились в коридорах, двери зала были распахнуты настежь, в них сгрудились те, кто не смог занять места. Атмосфера была пропитана электричеством. Подсудимые в сопровождении жандармов медленно пробивались к своей скамье за барьером, когда чей-то голос крикнул, то ли предвосхищая решение присяжных, то ли первым узнав о нем: «Все свободны!» Публика подхватила вопль, подсудимым жали руки, осыпали цветами… Эразм увидел в толпе пани Марью. Она была растрепана, лицо покраснело; Марья яростно рвалась в первые ряды, прижимая к груди букет алых тюльпанов…

Огласили оправдательный вердикт присяжных: Людвик Варыньский, Узембло и Трушковский были приговорены к мизерному, пяти-семидневному сроку тюрьмы за проживание в Галиции по подложному паспорту; Мендельсон и Кобыляньский получили чуть больше — по месяцу отсидки — за нелегальный переход границы. По прошествии сроков заключения всех подданных Российской империи предписывалось удалить из Австро-Венгрии, куда им пожелается.

Значит, царю не выдадут! — эта мысль мгновенно овладела и подсудимыми, и публикой, вызвав новый приступ ликования.

Вокруг радостно бушевала толпа. Эразм застыл посреди нее, будто оцепенев. До счастья с Марьей оставался всего один месяц! Он заметил, как она, пробившись, наконец, к товарищам, бросилась на шею Мендельсону, потом поцеловала Варыньского, обняла Трушковского, Бесядовского…

«А я?» — хотел сказать Эразм, но не смог. Вокруг крутилось, бесновалось, кричало, вопило что-то радостно-чужое, но он не разбирал ничего, а видел лишь свою маленькую Марью с тюльпанами, которые она раздавала всем и каждому, пока букет не растаял до последнего цветка.

Эразму ничего не досталось.

Постскриптум

Брак Эразма с Марьей Янковской не состоится. Кобыляньский продолжит революционную деятельность, все более скатываясь к национализму.

Летом 1890 года он будет арестован и заключен в Цитадель. Там, на втором допросе, он согласится письменно изложить свои убеждения. В результате родится полицейская «Докладная записка о польских и русских эмиграционных сообществах и о значении «польского вопроса» во внутренней и внешней политике России». Персонально в этой «записке» Кобыляньский не выдаст никого, но очернит и запятнает дело, которому служил пятнадцать лет, заявив, что примкнул к нему случайно; враждебно отзовется о русских и польских товарищах по борьбе в России и эмиграции; назовет революционную польскую молодежь жертвой чьей-то глупости и недобросовестности…

В дальнейшем отойдет от движения и умрет в Польше.

КОММЕНТАРИЙ ИСТОРИКА

Краковским процессом завершился значительный этап жизни Людвика Варыньского — невеликий по времени, всего два года, из которых половину он провел в тюрьме, — но до предела насыщенный делами и событиями. Ход этих событий описан Ежи Таргальским.