Предназначение: Повесть о Людвике Варыньском

Деятельность Людвика Варыньского в Кракове продолжалась только три месяца. За это короткое время он успел завязать личные контакты и организовать первую в Галиции тайную организацию социалистов…

Общественное значение Краковского процесса социалистов очень точно охарактеризовал комиссар краковской полиции Ян Костшевский в рапорте, присланном в Петербург в октябре 1884 года: «Процесс этот, столь неблагополучно закончившийся, составляет весьма важный момент в польском социально-революционном движении. Об этом процессе можно решительно сказать, что он в огромной степени способствовал распространению социализма среди населения Кракова. Судебный зал превратился в трибуну, с которой Людвик Варыньский с присущим ему красноречием провозглашал перед многочисленной публикой свои принципы и развивал ту самую программу, которую до сего времени заботливо скрывал и которую излагал лишь на тайных собраниях; в судебном зале раздавались голоса, которые заинтересовали публику, привлекли к делу социализма симпатии и новых сторонников. Безнаказанность всех обвиняемых также сильно способствовала росту агитации, ибо рассеяла существовавший до тех пор страх перед наказанием…»

Глава восьмая ВЕРА ИВАНОВНА

Сентябрь 1880 года

Я долго присматривалась к польским товарищам. Здесь, в Женеве, группки и группировки имеют значение большее, нежели в эмигрантских отечествах. Женева полна эмигрантами разных поколений, направлений и национальностей, а эмигранты — народ особый. Им никак не понять, что они выключились из большого дела — по своей ли, не по своей воле, — и вот из кожи лезут бедные, чтобы создать его видимость. И главные силы уходят на борьбу группировок в эмиграции.

Очень уж это напоминает спор двух пассажиров на перроне — кто какое место занимал в купе, когда поезд… уже ушел. Но еще смешней попытки руководить движением этого самого поезда, оставаясь на том же перроне, отстав от движения навсегда.

Я никогда не тешила себя иллюзией создания эмигрантского руководства. Пусть Драгоманов, Жуковский или Ткачев думают, что они влияют на события в России. Дай-то бог, чтобы на умы, да и то весьма ограниченно. Надобно реально смотреть на вещи. Нашей же группе и руководить, по сути, нечем, даже если бы и хотели. «Черный передел» — это нынче фантом, жалкие и безобидные кружки старых землевольцев, не сумевших воспринять новые идеи. Молодежь за «Народной волей» пошла.

Когда «Земля и воля» раскололась, я уже год как была в эмиграции. Знаю, многие ожидали, что склонюсь на сторону народовольцев. Меня ведь чуть не в идейную вдохновительницу «Народной воли» записали с моим выстрелом в Трепова. С него, мол, террор начался, а террор — главное средство новой партии. Но я свой поступок иначе трактовала, потому и отошла к чернопередельцам.

Мой выстрел был не политический, а нравственный, если можно так выразиться. Я до сей поры полагаю, что нельзя стрелять в политического врага, чтобы достичь своей цели, — будь то месть, устрашение или попытка вызвать вспышку. Лишь достоинство и честь человека могут потребовать крови. Мой выстрел сродни дуэльному был. Я знала, что ответный выстрел последует; пускай не от Трепова, но от власти, которую он представляет. Если бы я его убила, меня повесили бы.

Когда я узнала о польском социализме, меня больше всего интересовало — за кем они пойдут? За русскими товарищами, провозгласившими политические цели и методы террора, или же за европейской социал-демократией?

Каково же было мое удивление, когда оказалось, что они склоняются к Марксу! В начале лета сразу и вдруг в Женеве возникла польская социалистическая колония, основная часть которой проходила по Краковскому процессу и была выслана из пределов Австро-Венгрии. Очень симпатичные, образованные и остроумные молодые люди, превосходно говорят по-русски, неудивительно, что мы с ними сблизились.

Особенно очаровал меня Людвик Варыньский. Он стал центром польской колонии, вернее, «пролетарской» ее части, как мы про себя называем беднейших членов кружка, не имеющих собственных средств и не получающих помощи от родных: Варыньский, Дикштейн, Пекарский, Трушковский и Бжезиньский. На некотором расстоянии от них, вокруг Болеслава Лимановского, группируются Узембло и Кобыляньский. И наконец, аристократической частью польской колонии можно считать Мендельсона, Длуского и появившуюся недавно из Киева пани Марью Янковскую. С ней связана пикантная история, о которой ниже.