Предотвращенный Армагеддон. Распад Советского Союза, 1970–2000

Устрашающие подробности коммунистических репрессий еще более ослабили приверженность социализму и подняли серьезные моральные проблемы. Массовые захоронения описывались теми самыми сотрудниками «органов», которые в них участвовали. Обвинители, уничтожавшие невинных жертв, по-прежнему занимали свои должности или получали большие пенсии, тогда как их жертвы были мертвы или влачили нищенское существование. Журналисты, травившие «врагов» за «антисоветскую пропаганду», теперь спешили признаться в своей оппозиционности режиму. Вся предшествующая жизнь оказывалась ложью.

При Хрущеве «откровения» были адресованы поколению людей, которых внезапно открывшаяся «правда» (дискредитировавшая в их глазах не социализм, а Сталина) вдохновила на обновление социализма, на возврат к его «ленинским корням». Поначалу именно так большая часть «шестидесятников» интерпретировала и горбачевскую гласность. Действительно, многие экономические и политические идеи, вышедшие на первый план при Горбачеве, первоначально прозвучали еще в 1960-е, и во время перестройки, как Спящая красавица, словно пробудились после 20-летнего сна[56]. Но вскоре стрелы, летевшие в Сталина, полетели и в Ленина, десакрализовав его образ, а значит, и советскую систему в целом. Кучка людей, именовавшая себя «Демократическим союзом», одно из незадолго до того возникших «неформальных» (гражданских) объединений, явно провоцируя власть, провозгласила себя — вопреки монополии КПСС — политической партией. Члены «Демсоюза» размахивали на митингах красно-бело-синим флагом Февральской революции и требовали восстановления частной собственности и «буржуазных порядков». И хотя их призывы мало кем были услышаны, они демонстрировали самоубийственную динамику открытости системы.

Каким бы ни был раскол среди «детей» хрущевской десталинизации, их собственные дети выросли в совершенно иное время. Большинство тех, кому во время перестройки еще не исполнилось тридцати (около четверти населения страны), просто не интересовалось реформированием социализма. Гласность дала им немыслимый ранее доступ к коммерческой культуре и «ценностям» капитализма. Их отчуждение ярко проявилось в уничижительном сленговом обозначении «советского человека» — «совок»[57]. Лигачев, как-то посмотрев телепередачу, посвященную молодежи, был столь потрясен увиденным, что спросил у одного из руководителей телеканала, не в тюрьме ли отыскали молодых героев программы[58]. Однако взгляды юного поколения, например звучавшие в его среде требования вообще уничтожить советскую систему, занимали руководителей страны гораздо меньше, чем публичные выступления в защиту Сталина. «Мы [sic]… слишком долго находились под влиянием иллюзий, считая, что речь идет просто о трудностях психологической перестройки кадров», — объяснял позже Горбачев[59]. Неясно, правда, что, помимо осуждения сталинизма, он подразумевал под «психологической перестройкой». Еще хуже было то, что наличие общего врага — сталинистского социализма — маскировало пропасть между теми, кто осуждал Сталина во имя реформирования социализма, и теми, кто делал это во имя уничтожения социализма.

Под лозунгом «поддержки перестройки» выросли и национальные движения. Поначалу они были узкими по составу и довольно вялыми. Однако в феврале 1988 года жители Карабаха, населенной в основном этническими армянами «автономной области», которую Сталин сделал анклавом в составе Азербайджанской ССР, восприняли горбачевскую политику как призыв к исправлению исторических ошибок и объявили о «воссоединении» с Арменией. Тысячи людей, многие из которых были вооружены портретами Горбачева, в знак солидарности с карабахскими армянами вышли на центральную площадь Еревана. После этого массовые протесты потрясли уже Азербайджан. В одном из индустриальных центров с этнически смешанным населением — Сумгаите — начались погромы. Азербайджанцы обыскивали автобусы, больницы и жилые дома в поисках армян; 31 человек погиб, сотни были ранены. В Карабахе было введено прямое управление Москвы, но напряженность лишь росла. Сотни тысяч людей превратились в беженцев. Население обеих республик оказалось политически мобилизованным, но совсем не в том смысле, о котором мечтал Горбачев. Многократные осуждения националистов с трибун никакого воздействия на них не оказывали.