Предпоследний выход

Едва лишь седок занял место в санях, они принялись плавно разгоняться, оставляя за собой хвост снежной пыли. Длинная пылевая полоска чудилась подобной верёвке, соединяющей сани с надёжным каплевидным пристанищем людей и родным содержимым. Верёвка совершенно прямая, и вполне допустимо подумать, будто она так натянулась из-за того, что городская скорлупа силится не пускать далеко от себя собственного исконного жителя. Но где те руки, способные перетянуть снежную верёвку назад? Нет, Любомира Надеевича Ятина никто не удерживает в насиженном гнезде, откуда он и раньше-то вылетал куда-нибудь чрезвычайно редко. И пыль понемногу оседает. Вот и лихорадочности, слабоватой такой, но неприятной, тоже улечься не мешало бы. А она упрямится, укрепляет вспыльчивое состояние. И нужного волевого усилия не возникает. Заснуло, что ли? Ощущение досадного заводится и заводится. А отпустишь пружину – так хоть воплем вопи. Да в придачу ещё одно назойливое чувство примешивается. Будто забыл что важное. Забыл ведь. Но что? Где-то внутри, жжёт и холодит одновременно. Подобное ощущение всегда возникает, когда выходишь из дома, и это щемящее чувство чего-то позабытого – слишком пытливо будоражит голову. Невозможно вспомнить. Но возвращению всё равно не бывать. Примета плохая. Пути не будет.

Скорость саней совершенно бешеная. Солнце склонялось в сторону восхода себя. Выходит так. Чем дальше мы устремляемся к летнику, иными словами, к югу, тем круче солнце падает к собственному восходу. Вот и приблизилось оно к черте, отделяющей небо от земли. А может быть, соединяющей, сшивающей. Она застлана серебристой снежной пылью.

Пару осьмушек едем, а событий – всего ничего: солнце скрылось в восточной половине земли. Странно, хоть и очевидно. Зато состоялась та ожидаемая, но потерянная подобная несуразица в Сахаравии. Тогда наше естественное светило должно было закатиться на востоке, потому что высоколёт его попросту обогнал. Но помешала песчаная буря. Сейчас вот – снежная пыль застилает. Любомир Надеевич хмыкнул и одновременно понял: хворь в его настроении прошла. Заводная пружинка ослабла, и вопить не стало нужды. И ощущение забывчивости притупилось. Природный мрак подвигает на умиротворение. Темнело не столь заметно. Путник вспоминал прочитанные им давнишние письмена про белые ночи в давнишнем его родном городе. Ну, не его лично, а дедов. Это потом выстроили новый, такой же, под необозримой каплевидной скорлупой, на обширном камне, у глубоко врезающегося в сушу залива Ледовитого великоморья. А тот пропал в естестве и обратился в «гораду». И вот они, белые ночи обрелись на подходе к пределам государства. Белые ночи, так белые ночи. На малую толику времени восстановилась связь поколений. На чуток. Хм. К умиротворению добавилась томная услада. Подоспел и сон. Без сновидений, и без произведения грёзоискусства.

А вот и ледяной хребет, означающий границу. Ятину пришлось отойти от сна. Скоростные сани сбавили ход и остановились у маленькой избушки. Путешественника поджидал человек. Он выдвинулся из домика и без слов пригласил его туда, внутрь.

– Попьём горяченького? – спросил он.

– Угу.

– Вы, я вижу, один.

– Один.

– Повезло вам

– Потому что один?

– Не потому. Я на этой стороне сегодня оказался. А, бывает, на том краю сижу по нескольку дней.

– Я везучий.

– Да, похоже на то. Похоже. Только что проводил пару мужиков оттуда сюда. А до того сидел на той стороне. Долго. Теперь здесь. С мужиками. Один всё шутки шутит, а другой помалкивает.

– Значит, проводник.

– Проводник. Пока никто в гости за границу не идёт, сижу. Появится кто, веду. А доведу, и опять сижу. На другой стороне. Пойдёт кто, погостить оттуда, опять веду. Сюда. Работёнка – так себе.

– Сейчас обратно?

– Мне обратно. А вам – туда. Да вы заходите, заходите, избушка застужается.

Ятин, заходя внутрь помещения, молча покивал головой: то ли в подтверждение почти любомудровой мысли, то ли здороваясь с «парой мужиков».

За длинным столом, попивая нехитрое проводницкое угощенье, познакомились между собой встречные путники: Любомир с одной стороны рубежа, двое странных мужей – с другой. Один из них внешним видом выдавал обитателя ГУЖиДе, иначе говоря, возвращенец, второй – никаким известным происхождением не схватывался. Ятин боялся пытать явного возвращенца сходу о жизни в Дикой России, куда сам устремлялся. А спутника его тем более не смел тревожить. Возможно, тот был её обитателем, и решился на смену образа жизни. Оба, наверняка, рассказали бы нечто противоположное о своём отношении к таинственному для Ятина краю. Но нельзя собственные впечатления чужими байками предвосхищать. И не будем. А о себе – пожалуйста. Он сразу и поведал, кто он. Вкратце. Один из «мужиков» помалкивал, другой тоже охотно разговорился.

– А мне теперь надолго вдохновения хватит, – сказал явный возвращенец.

– Вы, значит, художник, – Любомир Надеевич утвердительно высказал догадку.

– Хм. Пожалуй. Слыхали о грёзоискусстве?

– Ещё бы. Не только слыхал, но и потреблял, так сказать.

– Крупное что-нибудь?