Предрассветные боги (СИ)

— Вождь, дозволь спросить? — внезапно тихо покликал Зорун, дождался благосклонного кивка и полюбопытствовал: — А что Марена?

— А что Марена? — буркнул Рагвит.

— Так она ж…

— Мы знаем, кто она есть! — отрезал Северко. — Дело говори.

— Мара-то противиться этому походу не станет? — невозмутимо поинтересовался Зорун.

— А ты полагаешь, будто от нее можно что-то скрыть? — выдал всеобщее удивление Парвит.

— Ну, да, — удовлетворенно кивнул Зорун и нарочито уставился себе под ноги.

…………

Сида в животе резко дернулась, и Мара задохнулась, получив увесистый пинок в нервное сплетение брюшной полости. Однако она уже приучила себя не реагировать на подобные неконтролируемые выходки собственного ребенка, будто на преднамеренное нападение, терпя их, как всякое неизбежное зло. Сида попыталась принести свои извинения за причиненные неудобства, но Мара лишь отмахнулась, борясь с проснувшимся раздражением латии. Сида, определив, что оно направлено не против нее, постаралась взять под контроль свое тело, с интересом изучая эмоции координатора. Ибо богиня смерти анализировала давно ожидаемое последствие принятия на себя некоего божественного облика. Этот Зорун взбесил ее своими мыслями о способности богини смерти воскрешать мертвецов. Хотя координатор не мог не признать: боги, олицетворяющие силы природы и все проявления человеческой жизни, теоретически должны управлять абсолютно всеми процессами. Справившись с раздражением, Мара вынуждена была признать, что претензии этого человека вполне обоснованы с его точки зрения. И если до сих пор никто из людей так упорно не желал просить ее о подобном противоестественном чуде, так только из-за страха перед гневом богов. Потому-то Перуну и пришлось продемонстрировать его, хотя в смерти этого самого Чедомира особой необходимости не было. Тем не менее, ее злило, что пришлось прибегать к подобным конструктивным, но слишком жестким мерам.

Перун привычно проанализировал всю цепочку ее эмоций с рассуждениями и признался, что не видит в произошедшем ничего, что могло бы перевозбудить самого координатора. Нет, он не был сторонником бессмысленного убийства. И к жизни любого разумного относился с привычным ему уважением, как ко всему законно существующему. Но в данном конкретном случае посчитал, что подобная наглядная демонстрация границ между притязаниями людей и намерениями латий поможет в будущем избежать немало проблем. И он был прав: даже неписаные законы должны обладать некоей подтверждающей их карательной системой в той ее форме, которая максимально доступна для осознания слабейшей из сторон. В этом смысле люди представляли собой именно слабейшую сторону, поскольку, в отличии от латий, грань между возможным и невозможным они устанавливали не в силу объективных причин, а по велению души. Их парадоксальность поражала до сих пор: в неосуществленности своих надежд они обвиняли и себя за недостаточно сильное желание, и богов за нежелание дать им требуемое, что самим богам ничего, по их мнению, не стоило. Изменить аборигенов было невозможно, а вот привить им понятие границ в отношениях с богами было и конструктивно, и полезно.

Сида, как полноправный член команды поддержала Перуна, предположив, что выделенная ей божественная роль и ее весьма скоро поставит перед той же проблемой — богиня, переправляющая души в некий загробный мир непременно столкнется с необходимостью отказа. А потому, во избежание неприятностей, она хотела бы действовать в контексте их общей четко сформулированной и непререкаемой программы действий.

…………

— Э, дядька Тугор, а ты не шибко-то мной доволен.

— Тьфу ты! Пропасть! — подскочили и сам тур, и возившийся рядом Волич. — Сколь твердить-то, чтоб не подкрадывался невидимкой? Да не являлся из ниоткуда. Этак ты мне, паршивец, сердце вконец оборвешь.

Грозный бог небесных громов и воинской удали захихикал и утер рассопливившийся нос рукавом.

— А я велел тебе головенку твою непутевую покрывать! — забухтел Тугор и натянул на белые отросшие патлы наголовник парки. — По началу-то весны хвори на себя нацеплять, так это нечего делать. Вот нету у тебя никакой сноровки к человечьему телу, так старших бы слушал.

— Буду слушаться, — легкомысленно пообещал Перунка в сотый раз и тут же позабыл о том: — А маешься ты и вовсе зазря, — тоном умудренного старца возгласил малый пацан и метнул любимый ножичек в жердину коновязи: — Кабы и впрямь сердцем горел с нами на закат идти, так выбором себя не измучил бы. Сам ведь для себя порешил: идти к дядьке Недимиру. Так и ступай себе. Оно понятно, что цепляться за прежнее у людей самое обыкновенное дело. Но ведь ты ж с рассудком-то знаешься, не в пример другим, — метнул бог непонятный взгляд в трудящегося над конской кормушкой Волича.

Волк тот взгляд поймал, но в пререкания не вступил, дабы не нарываться.