Предрассветные боги (СИ)

— Прошлое ему вернуть с грехом пополам, но вышло. Как-никак, о вашем прошлом житье тут до меня и Жива, и Леля, и Сида многое помнят. А Сида, к тому ж, чуток помнит, как они вместе летать учились. Вот так и наскребли пустоголовому найденышу на новую жизнь. Совсем-то без памяти никому не прожить — свихнется со временем. Словом, два лета на то и ушло. Понятно, наравне с этим и новую жизнь он познавал почти с первого дня, как я его к жизни вернула. Ох, и замучил же он меня, — досадливо поморщилась Мара, и едва вновь не вспыхнула, узрев насмешливую ухмылку Перунки: — Ты мне тут давай еще, покривляйся! Давно тебя не учили почитать старших — избаловался вконец. Я тебе не Драговит с прочими дядьями, что зализали тебя со всех сторон! Поучу, как надо — гляди, допросишься.

— Ты что, стареешь, что ль? — нарочито удивился Перун. — Брюзжать вон наладилась по старушечьи. Да еще так ловко, будто всю жизнь тому училась. А еще примерялась: выйдет нам сотни по три лет прожить, иль кишка тонка?

— Выйдет, — тотчас успокоилась Мара и даже оживилась: — Жива-то без тебя докопалась: выйдет нам и три сотни лет и даже четыре прожить. Леля ей здорово в том помогла. А мне они и вовсе пять сотен напророчили, коли по уму жить стану. Вот только тревожатся девки.

— Из-за тебя? — мигом сообразил Перун, придвигаясь ближе. — Дескать, без тебя в новое тело перебраться не смогут? А срок уж точно предсказан? И для меня?

— А вот у самой Живы и узнаешь, — окоротила его Мара.

И вовсе не желая его помучить, оттягивала она столь важный разговор. Просто не считала сей вопрос уж решеным раз и навсегда. А уж на собственный умок в его разрешении сроду не надеялась — не тому учена была. Перунка, как обычно, забравшись ей в душу, верно понял ее осторожность и вернулся к новому родичу из пределов, якобы, Прави:

— А новой дочурке ты имечко уж выдумала?

— Именований-то тьма тьмущая, — выжидательно уставилась на него Мара.

Вот уж чего ей никак покуда не удавалось, так это пристроить ожившего летуна к божьему промыслу, в коем с него многого не спросится. А, значит, и вреда он не принесет ни себе, ни людям. Перунка задумался. Мара чуяла, что бродят у него в башке кое-какие мыслишки, но лезть туда не торопилась. Ждала, что он сам все осмыслит, да и обскажет решенное.

— Ну, словом, есть тут одно заделье для твоей дочки, — наконец, выдал бог-громовержец. — Ты, небось, внимания не обращала, а я не раз слыхал от матушки, как она призывала сонь. Это, когда я засыпать не желал, а она серчала за то. Дескать, прилетят ко мне эти самые сони, что есть духи прабабок, кои сон навевают мелюзге неугомонной. Вот и давай слепим из нашего летуна богиню сна. И обзовем так же: Соней. А что? Так-то все образуется, как ты и желаешь: не вреда от него не будет, не иной какой докуки. Чай, усыпить-то он сможет — на то дело нехитрое и его силушки достанет. А людям польза — бессонные-то ночи их шибко мучают. Для иных вон добротно поспать важней, нежели брюхо набить.

— Ловок ты богов лепить из ничего, — благодарно провела рукой по белой макушке Мара. — Да и в любом ином деле помощник надежный. Вот тебе и ответ на тревоги Живы. С такими подручными, как вы, вовек расстаться не пожелаешь. Тут уж из шкуры вылезешь, а поберечь вас исстараешься… Принесла нелегкая, — пробурчала она, почуяв приближение нечаянных нарушителей их уединения.

— Ты ровно и не соскучилась по братьям, — слегка укорил ее Перунка.

— Отчего же? Соскучилась, — отмахнулась Мара. — Да нам-то с тобой о деле нужно, а им просто потискать меня. Все одно, о свершениях своих походных они долго еще разливаться станут пред мужами смысленными. Вот тогда и я наслушаюсь. И вернувшихся, и тех, что ожидали их, дома сидючи — всех разом.

— Вы чего это тут затаились?! — весело проорал Парвит еще за пару десятков шагов.

— А он все не меняется, — заметила Мара враз потеплевшим голосом. — Как там у них с Янжи? Сладилось?

— А чего им не ладить? — лениво потянулся Перунка. — Жена она ему, почитай, уж четыре лета. Деток им заводить я не давал — меня Жива научила, как до этого не допускать. К чему такая докука в дальней дороге? А любились они от души. Нынче Янжи дитя под сердцем носит — не для чего боле тянуть, коли уж почти дома.

— А старшой мой ненаглядный? — тихо молвила она, впившись взглядом в размашисто шагающего к ней Драговита