Представление должно продолжаться

– Я думаю, послезавтра или как сможем достать разрешение и билеты на поезд. Ты конечно сможешь поспособствовать нам со своих знакомств?

– Теперь это не билеты, а ордер. Куда нужно ехать?

– Калужская область, Алексеевский уезд, имение Синие Ключи, – ответила Катарина.

– Я знаю! – вдруг оживившись, воскликнул Федор. – Это совсем недалеко от Торбеевки, там жил мой друг Павел, и я однажды летом гостил в его семье – его отец служит там священником в церкви св. Николы.

– Я же говорю – Бог всех ведет, – пробормотала себе под нос Степанида. – Да только вот – куда?

* * *

С вечера вокруг Луны видны были два красных круга, а вороны весь день сидели на верхушках деревьев. Верные признаки того, что назавтра будет мороз. Но Люшу это, конечно, не остановило. С вечера, умеренно таясь от многочисленных домочадцев (все равно кто-нибудь прознает) приготовила узелок и натерла свечкой лыжи. Атя зашла перед сном, прислонилась к притолоке гибким прутиком (а ведь выросла, выросла уже! – подумала Люша), независимо произнесла, глядя куда-то в угол: «Если кому-то куда-то надо, так я могу на саночках отвезти…»

– Кому-то не надо, – сказала Люша. – А вздумаешь шпионить, только хуже выйдет.

– Капка плачет, – девочка вздернула правое плечо. – И за Кашпареком хвостом ходит, следит, а он уж бесится, глаза чумовые стали – как бы не кинулся на кого. Капка видела, как вы с ним о чем-то в бильярдной говорили. Подслушать не сумела. Боится, что ты с ним теперь уйдешь. Как раньше… Варька тоже почуяла что-то, не ложится спать, уже всех извела…

– Варю я сейчас уложу, а Капочке скажи, пусть не выдумывает ерунды: куда, на кого я сейчас все это берендеево царство брошу?! Разве что не по доброй воле…

– Нынче все возможно, – кивнула Атя. – Нужен план, Люшика…

– Ты права, – согласилась Люша. – Вернусь, поговорим.

За тонкими, неплотно задернутыми занавесками осторожно двигалась ночь. Дом, слегка напрягшись всеми стенами, о чем-то с ней договаривался. Поскрипывал сверчок под плинтусом, подтверждая, кто ничего худого никогда не случится.

Холмы, холмы, снег, поля. Лес весь завален снегом. Мороз, как обещалось с вечера. Елки над оврагом какие-то удивительно пушистые, словно отделанные дымчатым кружевом, с мелкой легкой хвоей. По веткам чудесно скачут три разноцветные птички – гарусные шарики, елочные игрушечки, пуховки для пудры… Какая-то из них подала голос – прозвенела тонко, серебряно. Путаные, петлями, узорами – заячьи следы на снегу.

Внизу чуть слышно поет самый большой, незамерзающий даже в самые морозы ключ – Дедушка. Оловянная кружка с обрывком цепочки. От воды сладкой, тягучей ломотой сводит зубы.

На темной, расчищенной от снега скамейке сидит женщина – сгорбленные плечи, низко-повязанный платок, пылающие угольные глаза.

– Ты пришла? Ты читала отца Павла Флоренского? Знаешь, как начинается у него глава о Дружбе? «Бесконечными кругами кружится метелица, тонким прахом засыпает окно»… Это как будто о нас сейчас, правда?

– Маша, прости, я забыла твое монашеское имя…

– Ничего. Это правильно, потому что я больше не монашка. Я – Мария. Все старые обеты пали. Настало время новых.

– Ты не простишь?

– Бог простит. Мы – слабы. Давай помолимся вместе. Ты вне Церкви, но ведь Иисусову молитву наверняка знаешь?

– Знаю. Только давай про себя. Молча.

– Конечно. Таинство молчания священное, невыразимо действеннее и полнозвучнее всего прочего.

Крупными хлопьями, словно белые цветы, закружился тихий снег.

«Господи, Господи, Господи, обо всех ожесточенных, темных, красных, белых, все же Твои, Господи, все они в Тебе, Тобой, о Тебе… помоги, помоги нам, открой глаза, научи оправданиям Твоим…»

– Люша, у тебя оружие есть?.. Есть, я знаю, не спрашивай, откуда. Мне нужно.

– Погоди об оружии, Мария. Как ты живешь сейчас? Это спросить можно?

– Липину избушку никто не тронул, побоялись. Я там и живу. Место намоленное – три монахини не зря поодаль в скиту спасались. Моей обугленной душе от них облегчение. Да еще твои языческие страсти-мордасти – все эти лешие, кикиморы, единороги, оборотни – тоже мне на руку сыграли. Нынче никто из крестьян в лес попусту и шага не шагнет. Так что все у меня есть, кроме покоя… А как ты обо мне прознала?

– Моему Кашпареку монашка из вашего монастыря рассказала, сестра Агата, она в Черемошне у родных прячется, а Кашпарекова кукла – ее в горестях ее утешает…

– Агата всегда болтать любила, да мне больше не на кого положиться было. А твоему Кашпареку…

– Ему монашки не хуже всех прочих годятся. Он у меня не слишком разборчив получился – кого утешать.

– Гореть ему…

– Бог решит, Маша, не ты.

– Да, ты права, за Кашпарека не мне решать, а вот за других я до Божьего суда ждать не стану… Так вот насчет оружия…

– Кто-то идет сюда, вон, по верху, гляди, Маша…

– Я их знаю. Торбеевские. Осип Картузов сверстник мой, с фронта офицером вернулся, а Федот – денщик его.

– Что им тут надо?