Представление должно продолжаться

Вдвоем Степанида и Катарина уложили молодого человека на узкой кушетке в большей комнате и напоили его морковным чаем с капелькой молока. Он был как будто в сознании, но на вопросы не отвечал. Ни одна из женщин не знала, как именно заражаются тифом, поэтому после окончания ухода за больным Степанида, ковыляя на распухших ногах, спустилась во двор и тщательно вымыла у колонки лицо и руки (было уже два часа ночи, а водопровод работал только три часа в день, по утрам. Напор воды доходил лишь до четвертого этажа. Впрочем, живущие на четвертом этаже семьи всегда разрешали жильцам пятого и шестого этажа налить из крана ведро или даже два). Потом нянька повязала чистый передник и пошла ночевать в каморку к Аморе. Сама Катарина переоделась за ширмой в ночное, устроилась на высокой кровати в одной комнате с больным и тут же заснула – с устатку и от пережитого волнения.

Проснулась женщина оттого, что задыхалась. Ее рот закрывала широкая, но не слишком грубая ладонь, сверху навалилось тяжелое тело.

От неожиданности Катарина забыла, что можно дышать носом и захрипела. Хватка ослабла.

– Вы теперь будете меня убивать? – несколько раз судорожно вздохнув, прошептала женщина, больше всего боясь разбудить и испугать Аморе. – Но почему?! Мы хотели делать лечить вас…

– Да не собираюсь я вас убивать! – буркнул бывший больной, по-видимому за прошедшее время вполне оправившийся.

Все последовавшее оказалось для сорокавосьмилетней Катарины полной неожиданностью. Особенно поразила ее чувствительность собственных грудей – до этого они казались ей в ее обстоятельствах органом вполне бесполезным. А вот подишь ты!

Проснувшаяся Степанида стояла за дверью с массивным бронзовым подсвечником, ожидая сигнала от Катарины и морально вполне готовая к убийству. Когда за окном окончательно рассвело, а сигнал так и не поступил, Степанида поставила подсвечник на место, высадила полусонную Аморе на горшок, потом подхватила ее подмышку и отправилась вместе с ней в кровать – досыпать.

Утром все вместе пили морковный чай с сахарином из фарфоровых чашек. Серебряные ложечки позвякивали в такт.

– Вы можете теперь сообщить на меня в Чеку, – мрачно сказал Катарине молодой человек, который, садясь за стол, все-таки представился: Федор. – Служанка ваша будет свидетельствовать, и меня, скорее всего, расстреляют. У нас с этим строго.

– Мио Дио, Теодор, да зачем же я буду делать так?! – вплеснула руками Катарина. – Я совсем не хочу, чтобы тебя стреляли.

– Может, оно бы и к лучшему вышло, – угрюмо заметил Федор. – Если самому на себя руки наложить, так это грех будет без покаяния, а коли так…

– Да ты, никак, большевик, а в Бога веришь? – усмехнулась Степанида.

– Мой отец – дьякон, а сам я в семинарии учился, – объяснил Федор. – Но меня оттуда после выгнали, как будто по болезни, а в самом деле за нелегальную литературу…

– А что ж у тебя за болезнь такая? Твои-то вчерась подумали, что ты – тифозный…

– Не знаю я. Находит на меня что-то. Самое поганое, что я в это время не вовсе соображение теряю и бревном лежу, а могу ходить, говорить, делать что-то… Потом либо не помню ничего, либо в тумане все… Отец думал, что дьявол меня испытывает и потому мне надо поближе к Богу быть, а в семинарии мой друг Паша говорил, что это обыкновенная мозговая болезнь, естественно произошедшая от того, что меня в детстве сестра с крыльца уронила (такое и вправду было, я потом два дня без памяти лежал). Теперь оно чаще бывает…

– Это отчего же так? – заинтересовалась нянька. – Морда у тебя вроде сытая. Неужто в Чеке тоже голодом морят?

– Не спрашивайте, я не могу говорить, – Федор отвернулся. – А только лучше бы мне теперь умереть…

– Ты еще молодыми годами, ты не должен говорить так, – укоризненно покачала головой Катарина.

– Если бы вы видели что я видел…

Аморе отставила чашку, сползла со стула, на котором сидела, сходила в другую комнату и принесла скрипку. Расставила ножки, уперлась подбородком и сходу, зажмурившись, заиграла.

Импровизации Аморе всегда были неожиданными для всех. Девочка мало говорила, но с помощью смычка могла выразить практически любое чувство или событие.

Сейчас обе женщины испуганно замерли, а Федор закрыл лицо обеими ладонями.

Скрипка кричала. Это был многоголосый, отчаянный крик, то и дело прерывающийся стаккато выстрелов.

– Откуда это?! – хрипло спросил молодой человек. – Откуда она знает?!

– Это никому не ведомо, – сказала Степанида. – Бог сиротинку ведет.

– Она сирота? Я думал… – он замолчал, потом вдруг взглянул на Катарину темными больными глазами. – Моя матушка умерла, когда мне было всего три года. Единственное, что я о ней отчетливо помню – запах ее духов. «Белая сирень» – это я много позже узнал… Что мне делать теперь? Я больше не могу…

Катарина вдруг почувствовала себя сильной и мудрой.

– Я знаю, что мы сделаем, – сказала она. – В городе нам больше нечего ждать. Сейчас здоровье Аморе хорошо чувствовать себя и мы сможем ехать. А ты, Федор, будешь помогать нам довезти девочку в целой сохранности.

– Когда мы выезжаем? – отрешенно спросил молодой человек.