Представление должно продолжаться

Анна Львовна остановилась и старательно сконцентрировала на нем внимание. Все, что происходило с ней последние несколько часов, развивалось стремительно и совершенно само собой. Она интуитивно понимала, что ни в коем случае нельзя оглядываться и задумываться, иначе ничего не выйдет. Но с Марселем надо было поговорить. Он вдруг сделался главным мужчиной в этом доме, который после смерти Марии Габриэловны только на нем и держался. Его не спрашивали, согласен ли он выполнять эту работу. И возможности выбрать свою сторону в меняющемся мире у него не оказалось.

– Марсель, – чтобы не терять времени, она начала приматывать к связанным вместе коробкам удобную ручку из пояса от пеньюара. – У нас нет выхода. Будь жив Майкл, ты бы, конечно, остался с Аморе. Теперь мы без тебя пропадем. В Петербурге еще трое детей и ни одного мужчины, не считая дяди Луиджи, но ты знаешь, что его лучше посчитать с детьми.

– А дядя Альберт?

– Дядя Альберт… Он разрабатывает проекты монументальной пропаганды для большевиков. Возможно, вступит в их партию, – она говорила быстро и почти без выражения. – Это, в сущности, хорошо – больше возможности нам помочь. Но только в Петербурге, не дальше.

Марсель молча кивнул. Еще совсем недавно он бы горячо заспорил, предлагая разные замечательные варианты устройства дел…

Но не сейчас.

Сейчас он молча повесил на плечо два связанных баула, взял в руку чемодан, а другой рукой подхватил под локоть бабушку Камиллу. Старушка вполне бодро держалась на ногах и радостно предвкушала путешествие.

Анна Львовна подняла второй чемодан. Идти было недалеко – извозчик остановил сани едва не в трех шагах от крыльца. И там уже сидели все, кому предстояло ехать.

– Mammi-ina, – сонно захныкала Роза, – скажи Риччи, зачем он меня в бок пихает…

Риччи тут же пихнул сестру в бок и мрачно уставился на мать. После того, как ему три раза не ответили на вопрос о том, почему папа не едет с ними, он перестал спрашивать, но, кажется, только о том и думал.

– Подождите минутку, – сказала Анна Львовна.

И, поставив чемодан в снег, быстро вернулась назад. По сумрачному коридору, мимо зеркала в черной раме и забытых коробок, мимо беличьей шубки Марии Габриэловны, которую никто так и не снял с крючка после того, как она повесила ее месяц назад, мимо столика под кружевной скатертью, на который всегда клали перчатки и счета… через гостиную… здесь совсем недавно, в декабре, праздновали день рождения Марселя, а потом еще Рождество и Новый год… и делали орехи из глины и золотой бумаги… мимо большого рояля, которого Аморе всегда боялась, а потом искала под ним исчезнувшую бабушку…

В детской было полутемно, душно, и сильно пахло лекарствами. Тетя Катарина встала навстречу Анне Львовне, и они молча крепко обнялись.

Вот и все. Короткий взгляд за плечо Катарины – на кровать, на спящего ребенка…

– Не забудь поглядеть в зеркало, – шепотом сказала Катарина, – Иначе пути не будет.

* * *

Глава 16, В которой творческая интеллигенция определяется, как может, монашке требуется оружие, а тетушка Катарина неожиданно обретает личную жизнь.

Телефон зазвонил неожиданно – до того три дня молчал, да так окончательно, словно вся телефония разом утонула в темных водах Маркизовой лужи. Такое время – чтобы сообщаться с другими, подобными себе, впору, как в древности, разводить на возвышенностях сигнальные костры. Одна беда, Петербург – плоский город, на болоте выстроен и возвышенностей в нем нет. Разве что в области духа. Но, как уже говорилось, нынче такое время…

Звонила Зинаида Гиппиус, поэтесса, жена философа Дмитрия Мережковского, многолетняя держательница не то поэтического салона, не то городского монастырика. Говорила сбивчиво, взволнованно, телеграфным стилем:

– Макс, мы все решили… Я не называю фамилий, вы и так можете судить, не ошибетесь нимало. Будет единственно правильно… Ведь большевики не закрыли «Мысль»? За этим не станет, я понимаю не хуже вас, но пока… Мы, интеллигенция антибольшевистская (а другой ведь, положа руку на сердце, сейчас и нет), должны высказаться, любой ценой исполнить долг… Это будет, может быть, последний номер, но это будет знак всем… быть может, потомкам нашим, ободряющая рука, протянутая из разверстой могилы… Уже есть тексты, и еще пишутся. Дмитрий Сергеевич заканчивает… Когда вы придете к нам, чтобы все обговорить? У нас есть по случаю настоящий, не морковный чай… Мне самой смешно, чем я вас соблазняю… Было бы смешно, коли не было б так страшно и скучно… Вы можете поверить? – посреди всех этих событий («мирового масштаба» – как выражаются большевики) мне бывает смертельно скучно, как будто все остановилось, прошлое сомкнулось с будущим, а настоящее исчезло вовсе… Нельзя этому поддаваться, я понимаю отчетливо, мы все, способные мыслить и говорить, должны… Макс, так когда нам вас ждать? Сегодня? Или уже завтра? Тогда лучше с утра…

Пауза повисла между собеседниками в потрескивающем эфире.