Представление должно продолжаться

В тех кварталах, где планировались обыски, электричество не отключали на ночь. Обыватели знали об этом и часто не ложились спать, ожидая прихода незваных гостей. Никто не мог толком понять, чего они ищут, и согласно-бессильно считали это просто одним из актов устрашения и деморализации «буржуазного элемента», изобретенных новым режимом.

Дом Гвиечелли был уже заселен красноармейцами и семьями рабочих с фабричных окраин. В небольшой двухкомнатной квартирке под самой крышей ютилась тетушка Катарина со старой нянькой и маленькой девочкой, которая приходилась ей непонятно кем (Катарина знала пять языков, включая древнегреческий, но плохо говорила и совсем не умела писать по-русски, а члены домового комитета не говорили ни на каком другом – поэтому они не смогли даже толком заполнить документы.). Раньше в квартирке жила прачка с двумя дочерьми, которые тоже служили в доме, – нынче все трое уехали в деревню. После бегства всей семьи Гвиечелли и заселения дома у Катарины осталось очень много вещей, теперь она потихоньку носила их на Сухаревку и продавала. Аморе была нетребовательна к еде, ела совсем мало и они не голодали. Дрова тоже были, их привозили на грузовиках для пролетарского элемента, населяющего дом. Домовой комитет помог Катарине установить купленную буржуйку и разрешил за вполне умеренную плату брать четыре полена в день. Каждое утро Катарина по одному носила их по лестнице на шестой этаж. Аморе поправилась и чувствовала себя вполне сносно. Едва ли не впервые в жизни бездетная старая дева почувствовала, что от нее что-то зависит. С присущим всем Гвиечелли художественным вкусом она обставила маленькую квартирку и содержала ее в образцовой чистоте. Тщательно продумывала, в чем пойдет и как причешется для похода на рынок и в домовой комитет. Похудела, помолодела, в меру пользовалась пудрой и румянами (все это осталось от бежавших родственников в явном избытке). Снова, как в далекой юности, душилась любимыми духами «Белая сирень» – по капельке за каждое ушко и еще одна – между грудями, еще вполне белыми и налитыми. Каждый день нагревала на дворце буржуйки щипцы и завивала симпатичные кудельки надо лбом и за ушами. С давно забытым удовольствием смотрелась в небольшое настенное зеркало и легко вспоминала юную, пухленькую и смешливую итальяночку Катарину. Каждый вечер сама упражнялась на пианино, аккомпанировала скрипке Аморе, пела с девочкой дуэтом итальянские арии. Иногда пели втроем со Степанидой – тягучие и тоскливые русские песни, в которых Катарине чудились жуткие просторы и глубины, такие же, как в русских бесконечных дорогах и в русской, темной и непонятной, душе. После таких песен хорошо было плакать, обнявшись, или слушать, как отрешенно, глядя в окно на крыши и темное небо, играет на скрипке Аморе. Жизнь, вопреки всему, казалась Катарине полнее прежнего. О том, что будет, когда кончатся вещи на продажу, она старалась не думать.

Единственную непролетарскую квартиру в доме номер сорок шесть оставили напоследок. Обыскивающих было трое. Баба в платке терла глаза кулаком и зевала – устала на работе. Пойди обойди почти полсотни квартир за ночь! У главного малого средних лет на желтушном лице бегали крошечные глазки. Третий – длинноволосый молодой человек в кожаной куртке и высоких сапогах – смотрел мутно и отчужденно.

– Чего вы хотите в нас искать? – простодушно спросила Катарина.

Испуганной вторжением чужих вооруженных людей Степаниде она велела ни в коем случае не выпускать Аморе из постели. Удивительно, но старая служанка, всегда обладавшая поперечным нравом и не трусившая спорить с хозяевами, когда они были в силе, теперь полностью подчинилась Катарине, которую прежде как будто и в грош не ставила.

– Оружие, деньги, контрреволюционная литература, – заученно объяснил главный.

– Мы это нет, не иметь, – улыбнулась Катарина.

– Проверим!

Пока проснувшаяся из интереса баба рылась в ящиках комода и с чувственным любопытством пропускала сквозь грубые пальцы тончайшее венецианское кружево, самый молодой член группы внезапно пошатнулся и, закатив глаза, сполз по стене. В углах его синеватых губ выступила пена.

– Что у вас он?! – ахнула Катарина.

– Должно быть, тиф где-то подхватил… – главный попятился к двери. – Пошли-ка отсюда, Алена, пока не заразились…

– А как же он, ваш камерад? – удивилась Катарина.

– Мы потом это… товарищей пришлем… или уж вы сами его… это… в больницу отправьте…

Баба, как будто невзначай, опустила себе в карман кружевной воротничок и запахнула платок:

– Ну ладно, прощевайте покуда…