Представление о двадцатом веке

Любовь Карла Лаурица к Амалии ослепляла его лишь в отдельных, ограниченных сферах жизни. В делах практических он мыслил ясно, и поэтому с самого начала понимал, что Амалия не сможет заниматься домом. Уже через неделю после переезда он нанял экономку. Его выбор остановился на африканке по имени Глэдис, у которой была такая блестящая и гладкая кожа и такие легкие движения, что лишь ее глаза говорили о том, что ей, должно быть, уже за пятьдесят. Родом она была из Кении и когда-то служила в доме лорда Деламера, а позднее у баронессы Бликсен[37]. Вместе с этой, ставшей впоследствии столь знаменитой, писательницей она приехала в Данию в тысяча девятьсот пятнадцатом году. Здесь она и осталась (и не спрашивайте меня почему, у меня и так достаточно забот, чтобы еще выяснять, каким образом Глэдис оказалась на Странвайен), и теперь Карл Лауриц нанял ее домоправительницей. Его серые глаза равнодушно смотрели на предостерегавших его знакомых, твердивших, что найти приличную прислугу стало невозможно и что на негров полагаться нельзя, и никогда не знаешь, чем все это кончится. Ему было совершенно неважно, что Глэдис говорит на смеси датского, английского и своего родного языка, он разглядел в ней силу воли и непоколебимый авторитет. В тот день, когда она впервые появилась в доме, он собрал всех слуг: трех садовников, шофера, горничных, камеристок, двух официантов, массажистку, повара и кухарок — в зале перед большим камином. Солидные знакомые Карла Лаурица очень бы удивились, если бы увидели и услышали его в тот день. Куда только подевались его любезность, обаяние и подкупающие манеры! Для обитателей невидимой части дома у него имелся совсем другой тон, одновременно отеческий и угрожающий — так он когда-то говорил со слугами в Темном холме. Он сообщил, что с этого дня Глэдис — домоправительница. Вы знаете, что меня вы должны чтить, как Господа нашего, а мою жену любить, как Богоматерь. А теперь вот что я вам скажу. Глэдис вы должны бояться, как генерала. И если у присутствующих есть какие-либо соображения по поводу цвета ее кожи, то советую сейчас же, не мешкая, отправиться в свою комнату и высказать их своему комоду, а потом можете вынести комод из дома, и я позабочусь о телеге, которая увезет вас с ним к чертовой матери и больше вы тут работать не будете!

Никаких соображений ни у кого не оказалось, ни тогда, ни позднее.

Но я хочу вас предостеречь — не подумайте, что такое поведение Карла Лаурица объясняется его великодушием. Ничто не говорит нам о том, что он питал какую-то особую симпатию к иностранцам или был неравнодушен к экзотике, или хотел бросить вызов широко распространенному мнению, что чем южнее ты оказываешься от Альп, тем более примитивных существ там встречаешь. Если в данном случае Карл Лауриц продемонстрировал непредвзятость, то лишь потому, что ему это было выгодно. Безошибочное чутье подсказало ему, что в Глэдис есть те качества, которые необходимы для строгого, умелого, экономного и незаметного управления таким домом, как его дом на Странвайен.

Так и получилось. Очень скоро стало казаться, что и дом, и парк как-то сами поддерживают себя в порядке. И лишь потому, что Карл Лауриц настаивал на том, чтобы раз в две недели лично выплачивать слугам их жалованье, он точно знал, что они существуют. Глэдис сумела оценить границу между видимой и невидимой частями дома и так умело использовала ее, что могло пройти несколько дней, когда даже Амалия, которая большую часть времени проводила в доме, не видела других слуг, кроме своей камеристки, шофера и того официанта, который в этот день подавал ей еду.