Представление о двадцатом веке

Обращаю ваше внимание на то, что Амалия — первая женщина среди наших с вами героев, у которой нет домашних обязанностей и у которой вообще нет никаких обязанностей в жизни. Хотелось бы, конечно, сказать, что в данном случае мы впервые сталкиваемся с понятием свободного времени. Тем не менее трудно определить, насколько время для Амалии действительно являлось «свободным», но я могу рассказать, чем она занималась. А занималась она тем же, чем и ее подруги из Ордрупа и Шарлоттенлунда, обитавшие, как и она, в домах, в которых как-то сама собой девалась уборка и где завтраки, обеды и ужины сами собой материализовались на столе. Эти женщины брали уроки рисования и музыки и еще учились тому, как делать красивые композиции из цветов. Летом они занимались верховой ездой в клубе Матсона в парке Дюрехавен, а зимой — в манеже Кристиансборга и много времени проводили вместе. Однако на самом деле, мне кажется, все эти занятия вряд ли можно назвать увлечениями. Конечно, легко поддаться искушению и назвать их кучкой тепличных растений из высшего общества, растений, живущих под стеклянным колпаком, в то время как жители Копенгагена по-прежнему умирают от голода на улицах или в таких доходных домах, как тот, в котором столько лет жили Анна с Адонисом, но это будет не совсем справедливо. Несомненно, все эти уроки верховой езды, чаепития, цветочные композиции, поездки на ипподром и в магазин Фоннесбека преследовали несколько важных целей, среди которых первостепенная предполагала решение одной определенной задачи — показать окружающему миру и самим себе, что же такое представляет собой истинная женственность. Во всех этих салонах, холлах и залах, которые содержались в чистоте другими людьми, в мире, где представление о женственности менялось каждый день, буквально каждый день, героическая задача этих гражданок состояла в том, чтобы всю свою жизнь учиться тому, как быть настоящей женщиной. Посещая те же школы верховой езды и те же магазины, что и предыдущие поколения состоятельных домохозяек, составляя те же букеты, что и Х. К. Андерсен, они пытались противостоять новостям о новых возмутительных купальных костюмах и о том, что все больше и больше женщин курит сигареты.

Очевидно, что Амалия без особых проблем влилась в новый круг, очевидно, она приняла этот образ жизни, как будто он всегда был ей не чужд, единственное, что как-то бросалось в глаза, — это та легкость, с которой она относилась решительно ко всему. Подруги Амалии были амбициозны. Хотя состояние их отцов и мужей приподняло их над привычными для других людей буднями и полностью избавило от материальных проблем, у каждой из них имелось что-то вроде невидимого саквояжа, полного бурлящих, ненасытных амбиций. Воспитанные в убеждении, что не женское это дело — делать карьеру и зарабатывать деньги, все эти дамы из больших белых особняков горели желанием развивать свою индивидуальность, чтобы стать личностью, чтобы они сами и их семьи оставили след в мире. Такая мечта знакома большинству из нас, во всяком случае мне знакома, но у этих женщин, живущих на Странвайен в Копенгагене двадцатых, она легко приводила к трагическим последствиям. Случалось, она заставляла их нарушать общепринятые нормы, забывать о собственной безопасности и уезжать в Африку, чтобы выращивать кофе на заранее обреченной на банкротство ферме[38], или же присоединяться к Суданской миссии, или же, бросив мужа и детей, перебираться в Париж, чтобы стать писательницей или скульптором — и все равно их требования к самим себе так и оставались неудовлетворенными.

Но все это, конечно, не про Амалию. Это кажется несколько странным, во всяком случае мне кажется, ведь если кому и не занимать амбиций, так это Амалии, которая страдала на протяжении всей юности, чтобы доказать собственную исключительность. Но в эти годы почему-то мы видим ее довольной, совершенно довольной. Чем бы она ни занималась, у нее на губах улыбка, она спокойна и приветлива, но при этом присутствует и некоторая рассеянность, которая сопровождает ее со дня свадьбы и которая исчезает лишь в редкие моменты, о которых мы поговорим позже. На фотографиях бросается в глаза, насколько она похожа на некоторые картины, висящие на стенах их дома. Она носит белые свободные платья, волосы развеваются, словно у ангелов Рафаэля, ее руки выглядят безвольными и какими-то робкими — они уж точно ничего не смогут удержать, тем более такой неподатливый фрагмент реальности, как Карл Лауриц. На снимках она почти всегда в профиль, словно не хочет встречаться с чужим взглядом. Она вечно смотрит куда-то вдаль, взгляд у нее мечтательный, как на картинах ее современников, изображавших анемичных женщин на кладбищах у Средиземного моря, на фоне пиний и надгробных камней, на исходе дня, когда кажется, что свет устремлен к чему-то недостижимому.