Представление о двадцатом веке

Тени в парке становились все длиннее и длиннее, а слухи об исчезновении Карла Лаурица поползли по Копенгагену. Карстен медленно бродил по пустым комнатам, рукава его камзола закрывали ладони, потому что портному не оставили времени их укоротить, а Амалия все сидела, не шевелясь, в большом кресле и смотрела прямо перед собой. Она не двигалась с места пока садилось солнце и потом всю ночь напролет, и на все это время дом затаил дыхание, невидимые слуги затаили дыхание, мир затаил дыхание, и мы тоже, потому что постепенно становится ясно, как мало Карл Лауриц оставил ей. Он забрал с собой гораздо больше, чем лимузин, банковские счета и ее статус обеспеченной замужней женщины и матери семейства. Он забрал у нее любовь. Потому что если Амалия обращалась с Карлом Лаурицем с рассеянным высокомерием, играя с ним, не подпуская к себе и поддерживая градус, болезненность и безудержность его желания, то лишь потому, что была уверена, что они с ним вечно будут парить в замкнутой сфере космического пространства. Она была уверена, что никогда в жизни не случится то, что случилось сейчас, — когда все вокруг стало как будто таять, даже дом, ведь она уже этой ночью внезапно осознала, что муж, нисколько не думая о ней, всё заложил.

Мало кто из знакомых Амалии и Карла Лаурица в ту ночь сомневался в исходе событий. Конечно же, все были уверены, что для Амалии все кончено. Она теперь не просто одинокая женщина с ребенком, покрытая позором и оставшаяся без средств. Нет, хуже всего, что ее бросил Карл Лауриц Махони, и это самое плохое. Карл Лауриц всегда умел вовремя уходить, а кто решится подобрать то, что он бросил? Так что обитатели домов на Странвайен, в Гентофте и на Бредгаде не дают Амалии ни единого шанса. Хотя эти люди всегда любили азартные игры, не было заключено ни одного пари на ее будущее. Ведь нет сомнений, что она конченый человек. Ее ждет либо героическое самоубийство, либо быстрая социальная деградация. Остается только положить голову на подушку и погасить ночник.

И тем не менее все они думали об Амалии, но их представления о ней были противоречивыми и путанными, лишь некоторые из них сохранились в истории, и я не хочу тратить на них время, тем более что у нас есть свидетельства очевидцев — невидимых слуг, которые не спешили покинуть дом, и Карстена, который всю ночь просидел напротив матери. На протяжении этой ночи Амалия не произнесла ни слова, и в первые часы, пока заходило солнце, спускались сумерки, и она заново переживала свою безумную любовь к Карлу Лаурицу и влечение к нему, в эти часы она была похожа на ту, кем ее все считали, — молодую хрупкую женщину, похожую на загадочных мадонн на стенах гостиной и готовую в любой момент рассыпаться на части и раствориться в потоке слез, признаваясь самой себе и окружающему миру, что женщина в Дании двадцатых годов без мужа ничего собой не представляет, и особенно такая мечтательница, как Амалия, чей отец растратил все, практически все, и даже не может помочь ей деньгами, чтобы как-то облегчить эту постыдную ситуацию.

Затем одни из дорогих и заложенных часов пробили полночь, и первое, безысходно датское представление о брошенной жене сменилось другим, а лицо Амалии превратилось в бледную скорбную маску. Жизнь представлялась ей загубленной, молодость — полной ошибок, брак — бессмысленным, а Карл Лауриц — дьяволом. В этом состоянии она вполне могла бы совершить убийство, и, если бы она так и жила с этой злостью, жизнь ее могла бы превратиться в повесть о мести жены и матери, что тоже, конечно, могло бы стать интересной историей. Но этого не случилось, и нам следует придерживаться правды, которая состоит в том, что в течение ночи лицо Амалии постепенно становилось все спокойнее и решительнее. Когда занялась заря, она посмотрела на Карстена, который заснул напротив нее на диване. Амалия забралась с ногами в шезлонг, в глазах ее появился какой-то особенный блеск, и когда первые лучи солнца осветили верхушки деревьев, борзая Додо угрожающе зарычала. Она спала на коврике у камина, и как только солнце разбудило ее, она подняла голову и увидела Амалию. Та по-прежнему сидела в шезлонге, поджав под себя ноги, сосредоточенная и спокойная. Она глядела прямо перед собой, не моргая, и была в эту минуту так похожа на большую кошку, что борзая не узнала ее, и когда Амалия лениво потянулась, собака убежала из комнаты. Амалия встала, взяла Карстена на руки и отнесла в детскую. Укрыв его одеялом, она произнесла одну фразу: «То, что я сейчас буду делать, я буду делать ради тебя».