Предварительная могила

И луч света в третий раз осветил лицо Колычева. Оно выражало сочувствие, – показалось смотрителю.

– Ну как, старина?

– Есть! Понял, ваше благородие.

– Колычев! Я только что тебе говорил!

– Виноват-с, будьте покойны, Егор Романыч. И сам, и всем закажу, чтоб – Егор Романыч, – и никаких.

Они, наконец, поднялись и через железный люк выбрались на залитую солнцем площадку. Здесь еще сильнее пахло бензином и керосином. Внизу широко раздвинулось море.

Колычев, гремя ключами, открыл стеклянную дверь фонаря.

– Пожалуйте, Егор Романыч. В нутре-то везде осмотрите, – степенно пригласил он.

Но осматривать было нечего. Лампа красовалась в очевидной исправности. Медные соединительные планки сияли ясным блеском. Линзы были безукоризненно протерты.

Для проформы смотритель дотронулся одним пальцем до прозрачного, как хрусталь, стекла:

– Протираете каждый день?

– Самолично, Егор Романыч.

– Конечно, замшей?

– Семнадцать лет, Егор Романыч, живем по маякам.

Смотритель помолчал, оглядываясь кругом:

– А запас замши у нас достаточен?

Колычев как-то потускнел, коротко ответил:

– Хватит.

Говорить еще – было не о чем.

Они молча спустились. Внизу осмотрели метеорологическую будку. Смотритель пообещал:

– Я тебя научу производить наблюдения.

Они зашли в ледник, потом направились в жилой флигель. Колычев ударом ноги открыл дверь.

Большая комната напоминала казарму. Задняя ее часть отделялась ситцевой занавеской, – там жила Лукерья с мужем. Несмотря на утро, все обитатели комнаты уже разбрелись куда-то. Было очень пусто и светло. Влетали и вылетали через раскрытые окна мухи. Две койки, стол, несколько табуреток совсем не заполняли пустоты.

Неприятно удивленный отсутствием тех, к кому он шел, смотритель остановился на пороге.

– А где же все? – спросил он, оглядывая комнату, вдруг показавшуюся ему враждебной.

Колычев развел руками:

– Жары-то каки, Егор Романыч. Поди из моря не вылезают. Да Лукерья, кажись, дома… Лукерья! Лукерья!..

Но Лукерья и без зова уже выходила из-за занавески. За ее юбку держалась девочка лет пяти.

– Ага, вот куда они запрятались! – Смотритель повеселел. Быстрыми, твердыми шагами он подходил через всю комнату к Лукерье.

– Здравствуй, Лукерья. Поглядеть, как вы живете, пришел.

– Здравствуйте, барин, здравствуйте, милости к нам просим, – нараспев заговорила и закланялась Лукерья. На ней был передник, и с последними словами она спрятала руки под передник.

– Эге, да у тебя дети?! – удивился смотритель, заметив таращившую на него глаза девочку. – Разве у тебя, Лукерья, дети?! – вторично удивился он, вдруг припоминая эту Лукерью освещенной светом костров и луны, поющей, а главное, пьяной.

– Да, вот, барин, послал бог, – засмеялась Лукерья, нисколько не смущаясь удивлением смотрителя. – У меня их даже двое, барин. Это вот младшенькая перед вашей милостью, а то есть еще старшенький.

– Ай-яй-яй, да где же это твой старшенький?

– Убег, барин, с раннего утра еще убег… Да поклонись, ты, глупая, барину-то. Он хороший, не укусит, – торкнула она девочку.

Смотритель поспешно замахал руками.

– Не надо, не надо, Лукерья. – Вот обучу ее грамоте, тогда и сама кланяться научится… Ты будешь у меня грамоте учиться? – протянул он руку к девочке – потрепать ту по щечке, но девочка испуганно юркнула за занавеску.

– Экая глупышка, – рассмеялся смотритель.

– Видите сами, барин, она у меня дура-дурой; такой, барин, и грамоты-то не осилить, – рассудительно сказала Лукерья, снова пряча руки под передник.

– А поешь ты, Лукерья, хорошо… песни русские, – совсем неожиданно говорит смотритель, и глаза его суживаются. – Постой, постой, – перебивает он самого себя, – так ты, Лукерья, говоришь, что твоя красавица грамоты не осилит?

– Да где же, молоденька еще. Вы уж, коли будет ваша милость на это…

Смотритель смеется.

– Ничего, ничего. Ты меня, Лукерья, еще не знаешь. Я учитель – хор-роший! А время у меня с излишком, Лукерья. Хватит время. Образуем твою дочку… А старшенький? который годок твоему старшенькому?

– Седьмой с весны пошел.

– Седьмой, говоришь. Видишь как хорошо. И его, Лукерья, обучу. Не даром ты, Лукерья, будешь жить на маяке со мною. Сын у тебя вырастет не какой-нибудь, а образованный. Уж ты на этот счет мне, пожалуйста, поверь… Сама-то ты грамотна, аль нет? – спросил он, оживляясь все больше и больше.

– Неграмотна и учиться не желаю, – бойко, со смехом отвечала Лукерья.

Смотритель изобразил на своем лице страшное возмущение:

– Как так не желаешь?! – шутливо закричал он. – Да и правов таких нет, чтоб тебе не учиться у меня. Ишь ты! Храбрячка какая подумаешь. Не желаю? Да я тебя заставлю… Кстати, – повернулся он к Колычеву, – вообще, кроме нее, есть на маяке неграмотные?

– Так точно, один, – ухмыльнувшись чему-то, отвечал Колычев.

– И прекрасно. Школу общую устрою… – Он повернулся к Лукерье. – У меня книжки есть. Буду тебе читать давать, и всем буду.

– Да уж бог с вашими книжками.

– Бог-то бог, да и сам не будь плох… Ну, показывайте, други, как вы тут живете…