Предвестники Мельтиара

«Твоя вина», – сказала мне Аник. Я еще не понял, о чем она говорит, но услышал, как кричу в ответ: нет, нет, песня смерти убивает только врагов, уничтожает только жизни, моей вины нет.

Мы все кричали друг на друга: я кричал на Аник, она – на меня и Тина, кто-то пытался успокоить нас, пытался объяснить. В конце концов я понял.

Песня смерти убила не всех врагов. Мы улетели на помощь Тину, но к Форту пришли другие враги, ударили с воздуха. Все, кто выжил, – из ополчения и из гарнизона – стояли перед нами, и коменданта среди них не было.

Не было отца Аник.

Я понял тогда: она обвиняет меня, чтобы не плакать.

«Мы не знаем, погибли ли они! – кричала Аник. – Многие как будто исчезли! Может быть, их похитили! Может быть…»

Тин обнял ее, и она замолкла.

Я был словно во власти синего дыма, песня теснилась во мне, рвалась наружу. Я должен был уйти отсюда как можно скорее, как можно выше, подальше от вкуса гари, от дымного ветра. Я забрал обломки крыльев Тина, поднялся в башню, нашел незапертую комнату. Нетронутая пожаром, она парила над опаленным Фортом. Но и здесь был запах сажи, и здесь был пепел.

Горячий пепел наполнял мои ладони, огнем и болью впивался в кровь, и я пел.

Даже в воспоминаниях я не мог сейчас вернуться к учителю, не мог вернуться в Рощу. Не мог зачерпнуть силу из неба, не мог дотянуться до земли. Только один источник мне оставался, сиял в самом сердце моей жизни, в глубине моей песни.

Я пел, отдавал свое дыхание и силу, моя песня изменялась на выдохе, меняла то, к чему прикасалась, лишала огонь дыма, делала туман прозрачным, обращала боль в вышину, а угли – в ослепительный свет. Белый и ясный, он горел все ярче, влек меня к небу, моя песня кровоточила. Страдание становилось восторгом, и этот восторг был нестерпимым – и душа не выдержала, швырнула меня в темноту, в глубину забытья.

Я падал и слышал песню.

Я на крыше. Подо мной Атанг, надо мной небо, но мир изменчив. Я поднимаю голову и вижу солнце, раскаленное и белое. Я смотрю на него, и Атанг подо мной тает, превращается в черные скалы, расщелины и горные тропы. Я опускаю взгляд и снова вижу мозаику светлых крыш – но небо темнеет, тучи мчатся, обгоняя друг друга, ветер все сильней.

Ветер касается моих рук, говорит со мной.

Я во сне.

На краю крыши стоит мальчик – он изменчив, как и все вокруг. Ветер треплет его одежду, ерошит волосы – они то темные, то светлые, то сумеречные, как у меня.

«Смотри, смотри», – шепчет ветер. Его голос сейчас еле слышен.

Мальчик держит в раскрытых ладонях амулет. Причудливо выточенный черный камень, похожий на переплетение ветвей, – даже не подходя близко, я чувствую тысячи песен, тысячи жизней. Они заключены в этом камне, как внутри гор.

Я хочу спросить у ветра: что это значит? Он враг?

Но не могу говорить вслух, мы не одни.

Мальчик оборачивается ко мне. Его внешность не меняется больше, и я узнаю его.

Это ученик Оры. Уже лет десять прошло с тех пор, как он исчез из Рощи, – но он такой, каким я его помню, не стал старше ни на день.

Я спрашиваю:

«Ты умер? Ора сказала, ты уехал. Но ты не вернулся».

Он качает головой и делает шаг.

Крыша становится горной вершиной, улица – пропастью, он летит вниз, раскинув руки, белая искра в черноте. И в тот же миг ветер толкает меня, я взлетаю.

Безоблачное небо и раскаленное солнце мчатся мне навстречу, мир полон звуком. Звенит моя песня и новое волшебство, рожденное ею, и ветер подхватывает их, ветер поет вместе с ними. Весь мир поет за меня.

Я лечу, я могу летать.

Я сумел спуститься с башни только к вечеру.

Сперва сны, темное забытье и обрывки яви накатывали волнами, свет появлялся и гас. Я слышал голоса Джерри и Рилэна, чувствовал вкус воды. До меня доносились мои собственные слова: я просил уйти, оставить меня, не трогать.

Волшебство исчерпало мои силы, я чувствовал себя легким, прозрачным, почти лишенным цвета. Когда-нибудь песня заберет все мои силы, я не проснусь, останусь в сумеречном небе вместе с ветром.

Когда я пришел в себя в очередной раз, то понял, что лежу на полу, на армейских одеялах. На миг мне показалось, что я в кандалах. Но это были не оковы – это новая песня сплелась с обломками крыльев всадника и сомкнулась на запястьях и лодыжках. Деревянные браслеты, сидящие как влитые, пронизанные новым волшебством, песней полета и моей жизнью. Они звенели и звали ввысь, но, сколько я ни вслушивался, не мог различить в них дымного шелеста. Он исчез.

Тень шелохнулась у стены, и я приподнялся. Двигаться все еще было трудно.

Из сплетения сумрака появился Тин, опустился рядом. Потянулся к моему запястью, но отдернул руку, не коснувшись браслета.

– Они отвергают меня, – прошептал он, и я не знал, что в его голосе – благоговение или ужас. – Мои крылья… Каждый делает их себе сам, проходит посвящение, никто другой не может их надеть… Как тебе удалось, что ты сделал?

Я зажмурился на миг, глубоко вздохнул, а когда открыл глаза, понял, что снова могу говорить, могу мыслить ясно.

– Теперь это мои крылья, – объяснил я. – Я подчинил их.

Тин взглянул на меня с тревогой, потом качнул головой.