Прекрасное и истина

Таким образом, движение есть только видимость, а подлинное изменение направлено от свернутого к развернутому, как то происходит в душе, когда она пробуждается и вспоминает; подлинное становление есть «переход от возможности к действию». Все, что ни есть, представляет собой жизнь и душу. Душа не получает извне ничего; в возможности же она является любой вещью.

Душа не изменяется вообще;

[Ср.: «…Душа не может… совершать круговращение. …Душа может двигаться привходящим образом и приводить в движение самое себя… по-другому совершать пространственные движения ей невозможно. Старение происходит не оттого, что душа претерпела какое-то изменение, а оттого, что претерпело изменение тело, в котором она находится, подобно тому как это бывает при опьянении и болезнях»[141].]

она пробуждается и разворачивает целый мир – истинный мир. Ибо он вовсе не ограничивается монадами, лишенными окон.

[Здесь вновь имеется в виду лейбницевское представление о монаде, представляющей собой, в соответствии с авторской терминологией, «…субстанциальный элемент… в котором заключается нечто вроде восприятия (perception) и влечения (appetitas)»[142]. Это «…субстанциональное начало, которое в живых существах называется душой, в других же – субстанциальной формой; а поскольку оно составляет с материей действительно одну субстанцию, или единое само по себе, оно образует то, что я называю монадой, так как если устранить эти истинные в действительности единицы, то в телах не останется никакого бытия, кроме составного, и даже, как вытекает отсюда, никакого действительного бытия. <…> Субстанция есть существо, способное к действию. Она может быть простой или сложной. Простая субстанция – это такая, которая не имеет частей. Субстанция сложная есть собрание субстанций простых, или монад. Монада – слово греческое, обозначающее единицу, или то, что едино»[143]. И др.]

В соответствии с этим принципом, который состоит в том, что существующее в возможности уже существует и в действии, любая возможность и любая душа живут и развиваются благодаря некоей завершенной душе и чистому действию. «Бог есть абсолютная мысль; а абсолютная мысль есть мысль о мысли».

[Ср.: «…Ум мыслит сам себя, если только он превосходнейшее и мышление его есть мышление о мышлении. <…> Поскольку… постигаемое мыслью и ум не отличны друг от друга у того, что не имеет материи, то они будут одно и то же, и мысль будет составлять одно с постигаемым мыслью»[144].]

В этом заключен предмет рассуждений всей метафизики; скверно то, что краткое ее изложение делает ее чем-то излишне завершенным. У Аристотеля же именно детали обладают содержательным богатством и дают пищу для мысли. Он всегда представляет (и эти его представления не лишены красоты – красоты насыщенной и сильной) развитие внутренней природы каждого как истинную модель и подлинную его добродетель – на зависть тем душам, которые лишены естественности. Это безбожник, по существу, лишенный морали. К тому же вполне сформировавшийся, несмотря на схоластический восторг. У этого теологического платонизма была всего одна жизнь. Платон же – эта душа душ –