Дома, придя из школы, она доставала из огромного книжного шкафа неожиданно ставших ей близкими и понятными Чехова или Лескова, или Куприна, подложив повыше под голову подушку ложилась на диванчик в кухне — родители в это время обычно были на работе, и она знала: никто её не потревожит, и погружалась в мир иной, тревожный и счастливый, полный теней давно ушедших лет, надежд и разочарований. Временами, сама того не желая, она начинала вдруг плакать без причины. И уже не понимая ничего, Светка глядела в помутневшие вдруг строки, и слёзы одна за другой выкатывались из её глаз, и оставляя за собой горькие дорожки катились неспешно по щекам, и наконец, маленькими солёными каплями падали ей на рубашку, и так продолжалось до тех пор, пока не появлялась пара мокрых пятен с обеих сторон её почти уже оформившейся маленькой девичьей груди. Тогда она поднималась и шла к окну, и долго стояла там, молча, и всё глядела и глядела сквозь оконное стекло, как сверху, из серого зимнего неба, посланный, казалось ей, прямо от Спасителя, танцуя и кружась летел на город прекрасный белый снег.
Потом она шла в ванную комнату, включала посильнее воду и сложив руки на коленях с закрытыми глазами сидела ещё долго у раковины на краю ванны, опустив голову и прислушиваясь как бежит вода, и ей чудилось, что с этой водой утекают и все её больные мысли. И расслышав наконец, казалось ей, то чего ждала, хотя она и сама теперь уже не знала, чего же ей всё-таки ждать и ждать ли хоть чего-то, умывала сухое уже лицо, медленно и тщательно вытиралась, а потом снова шла на кухню, опять ложилась на диван и открывала книгу. Она листала эти потёртые, сто раз перечитанные кем-то другим страницы и понимала, что несчастные людские судьбы случались и до неё, что и теперь таких немало, и такие ещё будут, и не раз, и не два, и не двадцать два, и от всего этого ей становилось немного легче, и она уже не чувствовала себя такой одинокой и несчастной в этом жестоком, страшном мире.
Родителей своими капризами Светка старалась не тревожить, отец после той ужасной ночи долго ещё ходил сам не свой, глотал пачками валидол, и запершись один на кухне всё курил и курил в настежь открытое окно, одну сигарету за другой без перерыва. Вечерами она уходила в свою комнату, садилась за тетрадки и учебники, брала в руки линейку, ручку или карандаш, она и сама порой того не замечала, и сидела так подолгу, молча глядя в раскрытые тетради. И так продолжалось до весны, слёзы её постепенно становились всё тише и тише, тише и светлее, а с появлением первых листьев на клёнах в маленьком скверике у дома, и вовсе исчезли как-то незаметно. И когда однажды, в начале мая, возвращаясь из школы Светка услышала вдруг забытые с прошлого года и казалось навсегда запахи: молодой травы, распустившихся только, клейких ещё, маленьких листочков на липах во дворе, мокрый прохладный дух речной воды принесённый ветерком с Невы — все эти дуновения пришедшей вновь весны, ей снова неожиданно вдруг захотелось, как и когда-то в детстве, окунуться в это чудо с головой. Дома она бросила портфель не разбирая, быстро переоделась, и даже не перекусив выбежала на улицу. Она пошла в парк, на Горьковскую, долго бродила между клёнов, акаций и тополей, глядела сквозь пальцы на солнце, и шла всё вперёд, дальше и дальше, дошла уже и до мечети и повернула наконец обратно, вернулась в парк и задумавшись, присела на скамейку. Светка сидела молча, смотрела вслед уходящему солнцу и тихо улыбалась. И прохожие, прогуливающиеся парами вокруг, глядя на неё видели уже не девчушку-третьеклассницу, а стройную худенькую девушку, с прекрасным, почти по-детски открытым лицом и печальными светлыми глазами...