Прекрасный белый снег (СИ)

В результате из театра Марат то ли сам ушёл, то ли его ушли, об этом история умалчивает, потом, по слухам, он пил неделями по чёрному, и после одного из очередных запоев очнулся в дурке с самой настоящей белкой, белочкой, Delirium tremens, как сказал один известный персонаж из старого советского кино — белой горячкой. Белый-белый, совсем горячий...

В дурке белого, совсем горячего Марата немного подлечили, и вышел он оттуда всего через полгода, совсем уже белый, как снег, в буквальном смысле — весь седой, зато здоровый, абсолютно. То есть, он уже не пил, не собирался вешаться в сортире, но самое главное: этого ему почти уже и не хотелось... Вернуться в театр после такого, пусть и на вторые роли Марат уже не мог, там его никто не ждал, да и сам он наверное не захотел бы, а если бы даже и захотел то вряд ли теперь такое было бы возможно. Но поскольку кушать всё же хочется, а устроиться грузчиком на мясокомбинат Марат отчего-то не догадался, бывшие друзья-товарищи пристроили Марата в гимнастическую секцию, и он оказался в школе гимнастики Динамо, на должности тренера по хореографии с окладом 120 рублей в месяц, что с учётом возможности работать на полторы ставки составляло 180 ре, неплохую, в общем, для советского человека зарплату. Конечно, не Большой и не Мариинка, но на портвейн и на дешёвую закуску Марату этого вполне хватало.

Во избежание лишних вопросов Марат носил теперь парик, и по балетной привычке, на работу, иногда подкрашиал глаза и губы, совсем чуть-чуть, в общем-то практически и незаметно. Обитал он в коммуналке, на Финляндском, в большой, с длинным тёмным коридором квартире на несколько семей, там, ещё в бытность в театре, ему выделили средних размеров комнату, в которой он, естественно, не жил в те годы. И как-то постепенно, даже для самого Марата незаметно, в этой его комнате всё чаще вдруг стали появляться его относительно молодые тренеры-коллеги, из Динамо, и как правило, с полными сумками портвейна.

Закончилось всё это вызовом к директору, который мягко но вполне конкретно предложил Марату написать заявление по собственному, что тот и сделал незамедлительно. После этого он ещё с недельку побухал, и в итоге, по совету недавних своих товарищей-друзей, пошёл на Аптекарский, в Зенит, где те же самые товарищи, через своих знакомых по гимнастике, отрекомендовали его самым наилучшим образом. Так наш Маратик и оказался в Светкином Зените.

Светку Марат, конечно, не узнал, что в общем и понятно: видел он её в последний раз почти шесть лет назад, совсем ещё девчёнкой, а теперь перед ним стояла молодая девушка, красивая и стройная, каким обычно хочется дарить цветы и всевозможные романтические приключения.

— Марат... — Светка замешкалась немного, отчество его она вспомнить не могла, в её воспоминаниях о прошлой жизни — не так чтобы уж очень часто, но иногда такие и случались, он был просто Маратом, хореографом, научившим её когда-то давным-давно танцевать вальс и настоящее латинос танго.

Марат поднял глаза на Светку:

— Да, девушка, чем могу...? Мы знакомы?

— Вы меня не узнаете? — улыбнулась ему Светка.

— Пардон, мадам, сказать по правде, я не очень-то уверен..., — поднимаясь ей навстречу пробормотал он удивлённо и даже как-то растерянно немного, — в моей жизни чего только не случалось..., да..., но думаю, уж вас-то, — он как-то немного театрально, словно конферансье приглашающий зрителей к аплодисментам в цирке развёл руками, — уж такую девушку как вы я бы, конечно, как-нибудь запомнил... Так что боюсь, не имею чести... К сожалению... — тут он запнулся на секунду, будто что-то вспоминая, — Только, гран пардон, мадмуазель, откуда же тогда вам известно моё имя?

Светка вытащила резинку из кармана джинс, собрала свои распущенные волосы в длинный белый хвост, покрутила немного головой:

— А так? Ничего не припоминаете? — и приподнявшись на носочек сделала балетный пируэт на левой, согнув в коленке правую с оттянутым носком — Вы называли меня Свееетиком, — пропела она улыбаясь, нашим маленьким Свееетиком...

— Светик... Маленький Светик! — Марат сделал шаг назад, словно желая рассмотреть её получше, целиком, всю с головы до пяток. — Неужели это ты? Светик! Я не сплю случайно? А ты повзрослела... Однако... Похорошела как... Кто бы мог подумать, — добавил он, уже как бы сам себе. — Ну дела... Кто бы мог подумать...

Потом они сидели в небольшом кафе, напротив парка, ели мороженое и пили кофе, они вспоминали этот лагерь и смеялись вместе, и отчего-то всё, о чём ей так мучительно было думать совсем недавно, теперь казалось каким-то светлым и далёким, и вспоминать с ним всё это Светке было совсем не тяжело.

— А помнишь, как ты стихи читала, — спрашивал её Марат, — Ромео и Джульетту? "Не надо, верю. Как ты мне ни мил, мне страшно, как мы скоро сговорились." — продекламировал он ей. — Помнишь? Светик?!