Прекрасный дом

Отношение людей из краалей к нему изменилось — в этом нет никакого сомнения. Но-Ингиль хвалил его. Коко и другие женщины были ему благодарны. Но за всем этим он видел и нечто другое — их смущало то, что он белый, и какая-то смутная враждебность ослабляла веру в него как в человека и друга. Он понимал, что для справедливого, без ярости и кровопролития, разрешения всех проблем страны нужна большая беспристрастная сила, которая возвысится над мелкими, будничными делами. Люди обращались к богу и высшему правосудию, но бог был их собственной силой, страстью и гневом. Он вспомнил, как изменилось его личное отношение к гражданской войне в Англии. Он привык с детства восхищаться веселыми, благородными рыцарями — в принце Руперте он видел героя. Его заставляли учить наизусть рыцарские стихи и считать, что Ловлас был по-настоящему благороден, когда пел: «Ты оттого мне дорога, что честь дороже мне».

Но это длилось недолго. Бунт против школы в Раштон Грейндже заставил его переоценить ценности. Позднее у него выработался более спокойный взгляд на вещи, и он сам смеялся над тем, с какой страстностью принял сторону Кромвеля и его «железнобоких». В его учебнике истории была картинка, изображавшая битву при Нейсби, где «железнобокие» мчались в атаку, низко пригнув головы в стальных шлемах с опущенными забралами и изготовив к удару тяжелые мечи. Ом, несомненно, видел в этой картинке гораздо больше того, что на ней было изображено. Он видел славную, неодолимую когорту честных людей, простых и бесхитростных, воодушевленных богом и справедливостью.

Впервые он познал воинский быт, когда вступил в ряды милиции. Свой полуразбойничий поначалу отряд он никогда не отождествлял со своим юношеским идеалом — «железнобокими». Он старался привить Конистонскому взводу понятие о честности и дисциплине, и потому солдаты этого взвода получили прозвище «пуритан». Но все это шло не от них, а от него одного, и вот теперь он получил за это весьма сомнительное вознаграждение — его усилия привлекли внимание полковника Эльтона. Мысль об уходе из милиции стала его навязчивой идеей. Линда может не понять, почему он покидает свой пост в такой, казалось бы, опасный момент. Но он последует совету тетушки Анны и увезет ее в Европу, если, конечно, она станет его женой.

Она просила его подождать. Она всегда говорила одно и то же: «Подожди, Том, подожди, пока я сама пойму себя». Однажды она сказала напряженным, полным страсти голосом: «О боже, я так боюсь. Если я сделаю тебя несчастным, Том, ты покинешь меня? Тогда я умру». Ей нравилось унижать себя перед ним; она целовала его руки, плакала и шептала: «Наверно, это очень безнравственно любить тебя так? Ты мой бог!» Он поднимал ее голову, целовал ее в губы, а она смотрела на него горящими глазами, в которых, казалось, отражалась вся ее душа. И снова ее страх, страх перед самой собой, становился между ними, и она вырывалась из его объятий, говоря: «О, как тебе жаль меня!» Она терзалась целых два месяца. Когда он в последний раз уезжал с фермы Мисганст, она шла рядом с лошадью, держась за стремя. Он остановился, но она сказала: «Дальше!» Она была босиком, но не замечала камней. У реки он слез с лошади, чтобы попрощаться, но Линда отстранилась от него; ее прекрасные темные глаза были широко раскрыты и глядели тревожно. Он еще раз попрощался с ней, но она пробежала брод вслед за ним и снова пошла рядом. Она не хотела взять его за руку, но подняла глаза и сказала: «Когда-нибудь мы будем счастливы, Том». Повернувшись, она побежала по дороге, ведущей к ферме, и вскоре скрылась за кустами. В следующий раз он увидел ее в Питермарицбурге. И, наконец, она лежала, словно мертвая, в своем белом бальном платье с разбросанными по нему голубыми незабудками. Ее лицо казалось таким маленьким и измученным.