Прекрасный дом

— Отопри номер шесть, — приказал сержант, и тюремщик начал возиться с ключами. Он был неграмотен, и ему пришлось отсчитать шестой ключ от деревяшки на кольце. Сержант поднял фонарь и осветил камеру. Они увидели бесформенные груды одеял и тряпья на темном, сыром цементном полу. Отвратительный запах испражнений, раздавленных насекомых и гнили заставил Тома отпрянуть и стиснуть зубы. Ни одной человеческой фигуры невозможно было разглядеть. Это была женская камера окружной тюрьмы, но в ней, казалось, находились только давно забытые груды падали. Потом он вдруг увидел ступню, ногу и на фоне стены черную руку, похожую на клешню, которая протянулась за чем-то, да так и застыла.

— Которая из них Коко? — прошептал Том.

Он дрожал, чувствуя, как его охватывает слепая ярость. За что попала она сюда? Он об этом не спрашивал, но знал, что, какова бы ни была ее вина, она не заслуживала такого адского наказания.

— Вставайте! Вставайте, вы, свиньи! — заорал тюремщик.

— Заткнись, скотина!

Том с силой оттолкнул его.

— Успокойтесь, сэр, — сказал сержант.

Том взял фонарь у полицейского и вошел в камеру, ступая так осторожно, словно мог поскользнуться и полететь в пропасть.

— Коко… Коко, — звал он, наклоняясь над женщинами и открывая их лица.

Одна была совсем молодая, с высокой прической невесты. Женщины пугливо съеживались и укутывались в свои лохмотья. В одном углу он увидел скорченную фигуру: женщина сидела на корточках, опустив голову на колени. Том приподнял черное засаленное одеяло и увидел, что это Коко. Он медленно поднял ее голову и тихонько заговорил с нею, чтобы звук его голоса дошел до ее сознания. Она поглядела сначала на свет, потом на него. Суровые линии старческого лица, тупой взгляд тотчас опущенных глаз, губы, растянутые в свирепой усмешке, были воплощением такой ярости, что он ужаснулся. Казалось, она впала в полную дикость.

— Свиньи, — пробормотала она. — Пришли опять бить меня?

Том снова заговорил медленно, настойчиво:

— Коко, это я. Послушай меня, это я, Том, сын Филипа, твой белый теленок. Я пришел увести тебя отсюда. Ты вернешься к Но-Ингилю, твоему мужу, и будешь сидеть на солнце со своим крестом.

Она закрыла глаза и застонала.

— Коко, ты помнишь Тома?

— Я помню этого мальчика, — медленно кивнула она, и лицо ее смягчилось.

— Он здесь, он говорит с тобой.

Она осторожно огляделась, и взгляд ее снова вернулся к нему; потом она подняла свою узловатую руку, и слезы хлынули из ее глаз.

— Иисусе Христе, агнец божий, — сказала она невнятно и снова начала что-то бормотать. Наконец она глубоко вздохнула и проговорила отчетливо: — Аи, Том, они меня били.

Он поднялся, чувствуя головокружение.

— Это правда? — спросил он.

— Что, сэр?

— Старуха говорит, что ее били.

Наступило молчание. Сержант полиции, стоявший во дворе, пожал плечами.

— Да, — сказал он. — Она получила шесть ударов за оскорбление суда.

Во дворе Том жадно глотал свежий воздух. Он схватил сержанта за руку, и у того закачался фонарь в другой руке.

— Как вы можете так говорить?.. Что это значит, черт побери? Оскорбление суда! Ей семьдесят или восемьдесят лет!

— Но, мистер Эрскин, я ведь только рассказываю вам. Я к этому непричастен. У меня тут есть свидетель, и вы не имеете права меня трогать, кто бы вы ни были.

— Чем она оскорбила суд?

— Вы добиваетесь пересмотра дела… Я думал, вы знаете, в чем ее обвиняют.

— Не рассуждайте. Отвечайте на мой вопрос.

— Ее обвинили в оскорбительном поведении, в подстрекательстве арестованных к бегству, в неповиновении полиции и приговорили к десяти фунтам штрафа или трехмесячному заключению в тюрьме.

— А били за что?

— Она плюнула судье в лицо и назвала его антихристом. За это она получила шесть ударов палкой, не плеткой.

— Палкой?.. Кто это приказал?

Сержант молчал. Том пошел обратно в камеру и вывел оттуда Коко. Она шла нетвердым шагом, опираясь на его руку. При виде полицейского она, задыхаясь, стала осыпать его проклятьями. Том поспешно потащил ее прочь, и она, как слепая, заковыляла рядом с ним, извергая поток чудовищных ругательств. Во дворе Том кое-как успокоил ее и обратился к полицейскому:

— Сержант Райли, я ничего не имею против вас и благодарю вас за выполнение моей просьбы. Видите ли, я знаю эту женщину с тех пор, как я себя помню, и она не может быть опасной преступницей.

— Как вам угодно, сэр.

— Ради вашего собственного блага я потребую инспекторского осмотра тюрьмы, в том числе и медицинской экспертизы.

— Медицинской экспертизы быть не может; здесь нет врача. Мистер Эрскин, вы возмущены этим случаем, и я полагаю, у вас есть на то основания. Но времена сейчас тяжелые, и у нас трудная работа. Если вы доставите нам неприятности, это ничего не изменит и никому не поможет.

— Необходимо изменить хоть что-нибудь.